покровительственной политики, а в царствование императора Aлександра III выставило ее на своем знамени с полной откровенностью… Высшее правительство, держась с полным сознанием начал протекционизма в приложении к России, оказывалось впереди наших образованных классов, взятых в целом» (Д. Менделеев. «К познанию России», С.-Пб., 1906, стр. 84.).

Ученый панегирист промышленного протекционизма забывает прибавить, что правительственная политика диктовалась не заботой о развитии производительных сил, но чисто фискальными и, отчасти, военно-техническими соображениями. Поэтому политика протекционизма нередко противоречила не только основным интересам промышленного развития, но и приватным интересам отдельных предпринимательских групп. Так хлопчатобумажные фабриканты прямо указывали на то, что «высокая пошлина на хлопок сохраняется ныне в тарифе не ради поощрения хлопководства, а исключительно в интересах фискальных». Как в «создании» сословий правительство прежде всего преследовало задачи государственного тягла, так в «насаждении» индустрии оно главную заботу свою направляло на нужды государственного фиска. Но несомненно все же, что в деле перенесения на русскую почву фабрично-заводского производства самодержавие сыграло не малую роль.

К тому времени, когда развивавшееся буржуазное общество почувствовало потребность в политических учреждениях Запада, самодержавие оказалось вооруженным всем материальным могуществом европейских государств. Оно опиралось на централизованно-бюрократический аппарат, который был совершенно не годен для регулирования новых отношений, но способен был развить большую энергию в деле систематических репрессий. Огромные размеры государства были побеждены телеграфом, который придает действиям администрации уверенность и относительное единообразие и быстроту (в деле репрессий), а железные дороги позволяют перебрасывать в короткое время военную силу из конца в конец страны. До-революционные правительства Европы почти не знали ни железных дорог, ни телеграфа. Aрмия в распоряжении абсолютизма колоссальна — и если она оказалась никуда не годной в серьезных испытаниях русско-японской войны, то она все же достаточно хороша для внутреннего господства. Ничего подобного нынешней русской армии не знало не только правительство старой Франции, но и правительство 1848-го года.

Эксплуатируя при помощи своего фискально-военного аппарата до крайней степени страну, правительство довело свой годовой бюджет до колоссальной цифры в 2 миллиарда рублей. Опираясь на свою армию и на свой бюджет, самодержавное правительство сделало европейскую биржу своим казначеем, а русского плательщика — безнадежным данником европейской биржи.

Таким образом, в 80 и 90 гг. XIX века русское правительство стояло перед лицом мира как колоссальная военно-бюрократическая и фискально-биржевая организация несокрушимой силы.

Финансовое и военное могущество абсолютизма подавляло и ослепляло не только европейскую буржуазию, но и русский либерализм, отнимая у него всякую веру в возможность тягаться с абсолютизмом в деле открытого соразмерения сил. Военно-финансовое могущество абсолютизма исключало, казалось, какие бы то ни было возможности русской революции.

На самом же деле оказалось как раз обратное.

Чем централизованнее государство и чем независимее от общества, тем скорее оно превращается в самодовлеющую организацию, стоящую над обществом. Чем выше военно-финансовые силы такой организации, тем длительнее и успешнее может быть ее борьба за существование. Централизованное государство с двухмиллиардным бюджетом, с восьмимиллиардным долгом и с миллионной армией под ружьем, могло продержаться еще долго после того, как перестало удовлетворять элементарнейшие потребности общественного развития — не только потребность внутреннего управления, но даже и потребность в военной безопасности, на охранении которой оно первоначально сложилось.

Чем дальше затягивалось такое положение, тем больше становилось противоречие между нуждами хозяйственно-культурного развития и политикой правительства, развившей свою могучую «миллиардную» инерцию. После того как эпоха великих заплат была оставлена позади, не только не устранив этого противоречия, но впервые вскрыв его, самостоятельный поворот правительства на путь парламентаризма становился и объективно все труднее, и психологически все недоступнее. Единственный выход из этого противоречия, который намечался для общества его положением, состоял в том, чтоб в железном котле абсолютизма накопить достаточно революционных паров, которые могли бы разнести котел.

Таким образом, административное, военное и финансовое могущество абсолютизма, дававшее ему возможность существовать наперекор общественному развитию, не только не исключало возможности революции, как думал либерализм, но, наоборот, делало революцию единственным выходом, — притом за этой революцией заранее был обеспечен тем более радикальный характер, чем более могущество абсолютизма углубляло пропасть между ним и нацией.

Русский марксизм поистине может гордиться тем, что он один уяснил направление развития и предсказал его общие формы* в то время как либерализм питался самым утопическим «практицизмом», а революционное народничество жило фантасмагориями и верой в чудеса.

* Даже такой реакционный бюрократ, как проф. Менделеев, не может не признать этого. Говоря о развитии индустрии, он замечает: «Социалисты тут кое-что увидали и даже отчасти поняли, но сбились, следуя за латинщиной (!), рекомендуя прибегать к насилиям, потворствуя животным инстинктам черни и стремясь к переворотам и власти» («К познанию России», стр. 120).

Все предшествующее социальное развитие делало революцию неизбежной. Каковы же были силы этой революции?

Город и капитал

Городская Россия, это продукт новейшей истории, точнее — последних десятилетий. К концу царствования Петра 1, в первой четверти ХVIII в., городское население составляло с небольшим 328 тысяч, около 3% населения страны. К концу того же столетия оно составляло 1.301 тысячу, около 4,1% всего населения. В 1812 году городское население возросло до 1.653 тысяч, что составляло 4,4%. В середине XIX ст. города все еще насчитывают только 3.482 т., — 7,8%. Наконец, по последней переписи (1897 г.) количество городского населения определено в 16.289 тысяч, что дает около 13% всего населения.*

* Эти цифры мы заимствовали из «Очерков» г. Милюкова. Городское население всей России, включая сюда Сибирь и Финляндию, определяется по переписи 1897 г. в 17.122 тысячи, или 13,25% (Д. Менделеев «К познанию