бугорки ее грудей покрывал едва прорисовывающийся узор голубоватых жилок. Она приблизилась к ним, замедлив шаг рядом с долговязым, хищного вида гостем и его слугой, и Бехайм увидел ее глаза – настоящие россыпи драгоценных камней: радужные оболочки – точь-в-точь как бирюза, а на них – крапинки топаза и золота; верхняя губа чувственно и капризно выпячена. Лицо своенравной девочки, еще не совсем уверенной в своей привлекательности, ощущающей, но не вполне понимающей силу своих телесных чар. Выпуклость ее живота, груди, столь уязвимые в своих шифоновых гнездышках, и, конечно же, манящий зов ее крови привели Бехайма в исступленный восторг. У него потекли слюнки, пальцы скрючились. Он вдруг обнаружил, что дрожит, едва сдерживаясь, и, не в силах более выносить ее присутствие рядом с собой, опустил глаза. Если один только аромат крови Золотистой способен вызвать такую безумную жажду, каково же было бы отведать ее?

Он провожал ее взглядом – она неторопливо удалялась с ленивой грацией, как будто летним днем вышла прогуляться по парку. Члены Семьи расступились, образуя коридор, по которому она вернется к лестнице, а затем войдет в палату, где проведет ночь и следующий день под защитой Патриарха. Но уже почти скрывшись из виду, она вдруг застыла, обернулась и посмотрела на Бехайма. Потом сделала несколько нетвердых шагов обратно, к нему. Ее сжатые руки были сплетены на животе; казалось, она была взволнована: рот приоткрылся, щеки пылали. Ее пристальный взгляд с новой силой подстегнул его жажду. Рассудок отступил, Бехайм более не владел собой и уже подался вперед, но не успел прикоснуться к девушке – кто-то вцепился ему в плечо и рванул назад. Взбешенный тем, что ему хотят помешать, он развернулся, занес руку для удара, но, увидев каменное лицо Агенора и почувствовав на себе силу этих светящихся черных глаз, сразу остыл и понял, сколь грубо нарушил правила приличия. Как бы в подтверждение, по толпе прокатился шепоток, послышался приглушенный смех. Значит, они всё видели. Никто не пропустил. Вот и госпожа Долорес за ним следила: выражение лица у нее торжествующее. Так, может быть, это она каким-то образом руководила чувствами и поведением девушки, а заодно и его безумным порывом – чтобы унизить его? Горя от стыда, он рванулся к ней, но Агенор снова удержал его, с неумолимой силой обхватив рукой за шею и потянув к себе. Смешки, начав было переходить в хохот, стихли, и в зале повисла напряженная тишина.

– Отпустите меня, – потребовал Бехайм. – Я ничего не сделаю. Пустите.

Агенор с видимой неохотой освободил его.

Бехайм поправил помятый фрак и бросил на госпожу Долорес взгляд, полный ненависти. На миг она, похоже, смутилась, в ее лице мелькнула неуверенность, но она быстро овладела собой.

– Уж не хотите ли вы бросить мне вызов? – насмешливо сказала она.

– Одно дело, чего я хочу, и другое – что обязан делать, подчиняясь традиции, – ответил Бехайм. – Но клянусь вам, сударыня, вы еще пожалеете о том, что произошло сегодня.

Несколько представителей рода Каскарин подошли поближе к госпоже Долорес, изготовившись встать на ее защиту, а за спиной Бехайма точно так же подтянулись родственники Агенора.

– Подумайте хорошенько, кузина, – сказал ей Агенор, – стоит ли вам затевать войну с Агенорами.

Чуть помедлив, госпожа Долорес подала своим защитникам едва заметный знак отступить, удостоила Агенора отрывистым кивком, резко развернулась, шурша юбкой, и прошествовала в другой конец залы.

Бехайм хотел было поблагодарить своего наставника, но не успел раскрыть рта, как Агенор, устремив взгляд поверх его головы, тихо сказал:

– Возвращайся к себе.

– Господин, я лишь…

– Вдобавок к своей глупости ты еще и глухой? – Агенор набрал в легкие воздуха. – Я взял тебя в ученики, увидев в тебе сдержанность и умение взвешивать свои действия – качества, которые, как я надеялся, сохранятся у тебя и после вступления в Семью. Сегодня ты выставил меня таким же безмозглым болваном, каков ты сам. Ступай же!

Бехайм стоял как вкопанный, сам не свой от стыда.

– Если ты сию минуту не уйдешь, – холодно проговорил Агенор, – я тоже могу не сдержаться. Слышишь?

Бехайм, сбивчиво бормоча извинения, подался на шаг назад и, кидаясь из стороны в сторону, прячась от нацеленных на него взглядов, устремился вон из бальной залы.

ГЛАВА 2

Не будь рядом с ним его служанки Жизели, присутствие которой действовало на него успокаивающе, одному Богу известно, что мог бы натворить Бехайм той ночью. Покинув залу, он бежал по тускло освещенному коридору, мимо ниш со старинными портретами, которые были окутаны саванами из пыли и теней, а гнев его все нарастал, в распаленном мозгу роились картины кровавой мести. Добравшись до своих апартаментов – трех просторных комнат с высокими потолками в западной части замка, он больше был готов к тому, чтобы столкнуться в схватке с госпожой Долорес, чем всю ночь мысленно возвращаться к постигшему его унижению. Но при виде Жизели в ночной сорочке, ее светло-каштановых волос, точеной фигурки, редкой красоты широкоскулого личика с надутыми губками – все в ней напоминало Золотистую, – его голод вновь проснулся, хотя он был утолен всего несколько дней назад, и Бехайм, без единого слова приветствия, опрокинул ее на кровать под балдахином, застеленную черным шелковым покрывалом, откинул с ее шеи волосы, закрывавшие вену, и яростно впился – неистово, отчаянно, давая выход жажде мести, представляя себе, что высасывает кровь из госпожи Долорес. Еще немного, и он совсем забылся бы в своем бешенстве, упился бы этой кровью, перейдя черту, но вот голод ослабел, и, еще не совсем изживший возбуждение, он отвалился от Жизели и медленно обвел взглядом комнату, пропитываясь похоронным настроением, создаваемым свечами, обитыми черным бархатом стульями, ветхими от древности гобеленами и высокими окнами с закрытыми чугунными ставнями. Под боком у него жалобно вздохнула Жизель, и, вдруг вспомнив, что это живое существо, а не просто источник пищи, он почувствовал раскаяние: вот, набросился на нее, как зверь. Он не только гордился своей терпимостью к смертным, тем, что позволял себе смотреть на них не просто как на быдло, но даже испытывал особую нежность к Жизели – странную смесь отцовских чувств, мужского влечения и романтической влюбленности, и сейчас понимал: только что он проявил к ней то самое презрение и равнодушие, которые так порицал в споре с госпожой Долорес.

Он перевернулся на бок и встретил взгляд ее светло-серых глаз, серьезно изучающих его. Она так и не проронила ни звука. По холмику ее правой груди растеклась кровь. Когда он прикоснулся, чтобы вытереть ее, Жизель