Глава 1. Версаль и Людовик XV

Ярко нарумяненная жалкая особа, о которой без нужды и говорить-то неприлично.

Томас Карлайл

Искренняя и нежная Помпадур.

Вольтер

 

После смерти великого короля Людовика XIV прекрасный Версаль, оказавший столь роковое влияние на историю Франции, пустовал семь лет, а по его золоченым покоям гулял свежий ветер. С ним постепенно улетали прочь призраки прежнего царствования и дух фанатического обожествления Короля-Солнце, что подобно болотным испарениям клубились по углам дворца. Ветер уносил минувший век и вдыхал новый. Людовик XIV умер в 1715 г. Он процарствовал семьдесят два года — слишком долго для блага страны, пережил своего сына, внука, старшего правнука. Но все же старый король был так крепок, что смерть одолела его только тогда, когда его тело наполовину сглодала гангрена, от которой доктор Фагон, этот «губитель принцев», прописывал ослиное молоко. И вот наконец герцог Бульонский вышел на балкон с черным пером на шляпе и объявил толпе, не столько опечаленной, сколько любопытствующей: «Король умер!». Затем вернулся во дворец, переменил черное перо на белое, снова появился на балконе и провозгласил: «Да здравствует король!».

Началось правление Людовика XV. Как и прадед, он унаследовал французский престол пяти лет от роду. У него не было ни отца, ни матери, ни братьев, ни сестер -- всех сгубил злосчастный Фагон. Без сомнения, и сам Людовик последовал бы за ними, если бы его нянька, герцогиня де Вантадур, не спрятала ребенка на те страшные две недели, когда все остальные в королевской семье умирали от оспы, мучаясь от кровопусканий, слабительных, рвотных. Оставался еще брат его отца, но никакого проку от этого дяди маленькому Людовику ждать не приходилось — он был королем Испании, жил в плену тамошнего придворного этикета и давно уже сделался скорее испанцем, чем французом. Друг друга они никогда и не видели. Так что Людовик XV вырос без обычного семейного тепла и любви, которые должны окружать в детстве каждого человека, и никто его не целовал, не обнимал, не шлепал... Мадам де Вантадур говаривала: «Главное — чтобы он был жив», и всячески оберегала короля. В семь лет отчаянно рыдающего мальчика у нее забрали и сдали на руки гувернеру. И тогда ребенок замкнулся в собственном мире, спрятал от окружающих все свои мысли и чувства, и до конца дней его мало кто мог в них проникнуть. Король вырос чрезвычайно скрытным человеком.

Ближайшим наследником престола после Людовика XV считался регент Франции, герцог Филипп Орлеанский, так как герцог Анжуйский формально отрекся от прав на французский трон, когда стал королем Испании Филиппом V. Многие поговаривали, будто герцог Орлеанский отравил наследников Людовика XIV. Но если это правда, то как объяснить его отношение к единственному уцелевшему из них? Как только дядюшка регента, король Людовик XIV, испустил последний вздох, тот поспешил увезти малыша, стоявшего на его пути к престолу, прочь из Версаля, поместил его во дворце Тюильри, через дорогу от своего собственного Пале-Рояля, и до конца дней своих преданно служил этому ребенку. Во Франции царил мир, религиозная вражда ушедшего столетия успела потерять остроту, страна обрела надежные границы и никакой неприятель не дерзал их нарушить, права короля на престол были неоспоримы, а в воздухе носились новые идеи. И если бы регенту хватило энергии внести некоторые перемены в государственное устройство, то, возможно, занимавшаяся эра стала бы еще величественнее, чем le Grand Siecle — славный век Людовика XIV.

Смолоду герцог Орлеанский был одарен и честолюбив, и Людовик XIV совершил одну из крупных своих ошибок, когда отвел ему очень скромное место в жизни государства. Если король твердо вознамерился лишить французскую знать политической силы, то еще крепче он взял в руки принцев крови. Причем от так слепо верил в собственную правоту, что не разглядел, какой верный и достойный человек его племянник и какую пользу он мог бы принести Франции. В результате герцог Орлеанский обратился к мирским утехам и сделался повесой, каких свет не видовал. К тому времени, когда герцог оказался у власти, ему исполнился сорок один год, и он не утратил былой остроты ума, хотя его силы и честолюбие истощились за годы распутства и грубых развлечений. Тем не менее он задумывал глубокие изменения в общественном устройстве, пытался вернуть высшую знать к управлению страной и руководить при помощи совещательных органов вместо чиновников – государственных секретарей. Но к этому времени французский дворяне разучились служить, Людовик XIV так их вышколил, что они утратили даже привычку досаждать властям. Советы оказались в руках тех же чиновников, и таким образом последняя серьезная попытка восстановить во Франции аристократическое правление потерпела крах. Тогда регент притих, стал править, как заведено было раньше, и воспитывать молодого короля, по возможности похожим на его предшественника. Замечали, что он и обращается с ним точно так же, с тем же глубоким почтением, хотя и окрашенным любовью и улыбкой вместо ненависти и страха, которые питал к Людовику XIV. Регент любил маленького короля гораздо больше, чем своего собственного унылого сына. Каждый политический шаг он объяснял королю, приговаривая: «Вы господин, я здесь лишь для того, чтобы рассказывать вам, что происходит, предлагать какие-то решения, выполнять ваши приказы». Малышу это очень нравилось; на заседаниях совета он появлялся, прижимая к себе своего кота, которого министры величали «коллегой». Маленький король был слишком горд и застенчив, а потому не произносил на заседаниях ни слова. Эти гордость и застенчивость он пронес через всю жизнь. Лишь однажды он выразил публичный протест: когда регент объявил о помолвке юного короля с его испанской кузиной, двухлетней инфантой, Людовик проплакал все заседание, но все равно не сказал ни слова.

После гражданской войны, известной в истории Франции как фронда, Людовик XIV решил не спускать глаз с французских вельмож и отобрать у них всякую власть, причем ловко сыграл на падкости французов до моды и развлечений. Все, что было в стране модного и забавного, сосредоточилось в Версале. Для разнообразия, чтобы отдохнуть от двора, можно было иногда наведаться в парижское общество, хоть и очень буржуазное, но кипевшее жизнью. Отправиться же в провинцию было делом немыслимым. Самый страшный удар, какой мог обрушиться на вельможу, — это изгнание в собственные поместья.

Оно означало не только потерю положения и влияния. Изгнанник,