Хорошо хоть не сопротивлялся при аресте, — продолжает Антон Юрьевич.

Мужчина в коричневой водолазке с высоким обтягивающим горлышком, у него дешевые часы на левой руке и обручальное кольцо на безымянном пальце. Сквозь темные волосы на висках проступает седина. Серые глаза смотрятся дико тусклыми на фоне смуглой кожи.

— Антон Юрьевич, — вздыхаю я. — Мы уже это проходили миллион раз. Мой отец заплатит залог, и я выйду отсюда. К чему все эти нотации?

Следователь вздыхает и чешет нос. Несколько секунд он молчит: берет бутылку с водой, наливает в стакан ровно до половины и пододвигает ко мне. Наблюдает за мной, пока я жадно пью, шумно глотая.

— Боюсь, в этот раз ты просто так не отвертишься, — наконец, тянет он.

Я со туком ставлю стакан на столешницу, недовольно морщась из-за натирающих наручников.

— В смысле? — не понимаю.

Антон Юрьевич внимательно прожигает меня своим взглядом, словно я только что спер у него несколько сотен долларов. Мне становится неуютно, и неприятная пелена заволакивает мои внутренности.

— Ты знаком с Игорем Григорьевым? — задает вопрос следователь.

— Нет. Первый раз слышу, — задумчиво хмурюсь.

— Он сейчас в больнице, — продолжает мужчина. — С пробитым затылком. Пока без сознания в реанимации. Врачи прогнозируют кому.

Я падаю. Перед глазами мелькает картинка, как Костя со всей дури заезжает парнишке битой по голове. Черт… Если Назарова поймают, то закроют на несколько лет. Ему не отвертеться просто так.

— Видимо, на вечеринке была драка, — вкрадчиво продолжает следователь, наблюдая за мной. — Парню проломили череп. Возможно, как раз перед тем, как приехала полиция. Ты видел, кто это сделал?

— Меня в чем-то подозревают? — холодно интересуюсь, прекрасно понимая, что говорить про драку в любом случае ничего нельзя.

Антон Юрьевич прищуривается, затем вздыхает, скрещивает руки на груди и морщится, словно у него неожиданно разболелась голова.

— Пока нет, — вкрадчиво тянет он.

— Я ничего не видел, — отрезаю я. — Был на другом конце вечеринки. Потом появились патрули и спугнули всех. Я сел на байк и уехал. Вот и все.

Стараюсь держаться ровно, чтобы не выдать своего волнения. Я хорошо умею лгать, если того требует ситуация.

Но ведь это все равно конец.

И я падаю, чувствуя, как страх медленно и верно захватывает мои внутренности. Кости Назарову хана. Когда копы найдут биту на дне реки, распознают отпечатки пальцев. Зеваки снимали драку на камеры: если видео сольют в сеть, сразу станет понятно, кто участвовал во всем этом и кто отправил Игоря Григорьева в больницу.

Если парень откинется, это посчитают как непредумышленное убийство. Если выживет: нанесение тяжкого вреда. Это от пяти до двенадцати лет. Может, даже больше. Плюс ко всему выяснится, что я соврал о том, что ничего не видел. Меня могут взять за сообщничество, ведь я тоже участвовал в драке.

Отец, конечно же, сможет меня отмазать.

А вот Костяну нельзя в тюрьму. Никак нельзя.

— Ладно, Стас, — сдается Антон Юрьевич. — За тебя заплатили залог ночью, так что можешь быть свободен. Но ты все равно остаешься на учете. Плюс я могу вызвать тебя, если появится новая информация о случившемся.

Я киваю, напряженно поднимаясь на ноги.

— Если что-то вспомнишь…

— Обязательно сообщу, — вру я, приветливо улыбаясь.

Трясу наручниками, мол, все равно никуда не денусь от вашего пристального взора.

— Все? — следователь кивает. — До свидания.

Направляюсь к выходу, чтобы охранник за дверью, наконец, избавил меня от противных натирающих пут.

Нужно срочно найти Назарова и предупредить его. Пусть пока не высовывается…

Ложь 2. Ира

Свободен тот, кто может не лгать. (Альбер Камю)

Вибрирует телефон, вырывая меня из сладкого сна. Вожу рукой по кровати, пытаясь нащупать под подушкой нарушителя моего спокойствия, но это удается у меня не сразу. Хватаю пальцами сотовый, чуть приподнимаю голову, чтобы взглянуть на экран и понять, кто же такой наглый звонит мне с утра пораньше, с трудом открываю глаза.

Элли.

Падаю на подушку с тихим стоном, проклиная всех на свете. Отвечаю на вызов и подношу мобильник к уху.

— Ирка! Просыпайся! — противно-резкий голос моей подруги вырывается из телефонной трубки.

Я морщусь, не в силах снова открыть веки. Сегодня у меня единственный выходной на неделе, так что я хотела провести его в постели. Сладко посапывать в объятиях сна и забыть вообще о существовании всех на свете. Пусть мир провалится в ад, мне все равно. Просто оставьте меня в покое.

— Ирка-а-а!

— Ну, что? — невнятно бормочу, собирая все силы, чтобы хоть что-то произнести.

— Просыпайся, солнце мое! — ее голос бодрый и радостный.

Хотя, почему бы ей не радоваться? У нее богатые родители, куча денег, трать — не хочу. А у меня больная бабушка на плечах и три гнилые подработки. Я даже передохнуть не успеваю, а бодрой быть в девять утра у меня уж точно нет никакого настроения.

Но жаловаться на трудности жизни — это не для меня. Как говорила моя мама: никто не должен знать, что творится у тебя на душе. Стойко принимай все невзгоды, проходи испытания судьбы с гордо поднятой головой и никогда не позволяй кому-либо манипулировать собой с помощью денег. Они не главное в нашей жизни.

Это были ее последние наставления, прежде чем она умерла.

У нее был рак. И оставшиеся дни своей жизни мама провела в больнице. Ее тело исхудало, волосы выпали из-за химиотерапии, кожа стала серой, словно стекло немытого авто.

Мама умерла пять лет назад. Тогда мне было всего двенадцать, но я прекрасно помню, какой ужасно страшной и жуткой она была в последние часы, пока ее сердце все еще трепетало в груди, из последних сил цепляясь за жизнь.

— У меня выходной, — стону я, переворачиваясь на другой бок и зарываясь в одеяло.

— Ирка! — обиженно бурчит Элли, снова обижаясь на меня. В последнее время из-за моей летней работы мы с ней почти не видимся. — У меня есть для тебя новости. И мне нужна твоя помощь. Ну, Ир! — я почти проваливаюсь в сон, как громкий возглас подруги снова вытаскивает меня в реальность. — Ольханская!

— Да не сплю я, — бормочу я, медленно, но верно упуская из своих рук сон.

Умудряюсь даже разлепить намертво склеенные веки.

— Что за помощь? — неохотно спрашиваю я.

Элли тут же оживляется.

— Встретимся в нашей кафешке через час, и я тебе все рассажу! Угощаю!

— Ладно, — вздыхаю я.

Подруга радостно пищит, а потом отключается. Я опускаю руку с сотовым поверх одеяла и долго бессмысленно смотрю в потолок. Мозги не работают, мыслей нет.