Конечно же, столько частей в городе не было — я видел отпускников, едущих домой или возвращающихся в часть, раненых по пути из госпиталей, посыльных. Да мало ли?

Волею судеб этот город стал одним из перевалочных пунктов на дорогах войны. Это был тот редкий и странный случай, когда война приносила жизнь. Верней, эрзац жизни. Солдаты поломали привычный уклад, и вряд ли найдется сила, способная это исправить. Даже когда они уйдут, останутся могилы и бастарды — дети многих отцов.

Как водится, центр города находился рядом с главным базаром. А может, это базар размещался в центре, но смысл в том, что даже в комендатуре был слышен рокот базарного люда. В выходные дни и, неверное, в праздники, торговцам было тесно, и ряды расползались, занимая смежные улицы и даже часть площади.

С одной стороны базар ограничивала река, на мостах через которую торговали с рук, но на том берегу уже ничего не продавалось. За мостом начинался крутой подъем, выложенный брусчаткой. Он вел к храму. Я не могу сказать, каким богам здесь молились и когда перестали, но от здания остались одни стены, и ветер выл в пустых глазницах окон. Через дорогу, в двухэтажном здании размещался полевой лазарет. Тут же, на примыкавшем пустыре, хоронили пациентов.

Принадлежность кладбища можно было определить издалека. На всем пустыре не было ни одного дерева или куста, лишь одинаковые плиты ровными рядами. Здесь все были равны — их хоронили в одинаковых гробах на одинаковой глубине, майоров, рядовых, генералов, заполняя линии по мере поступления.

Много лет спустя я опять попал в Тебро. Это был совсем не тот город, что я помнил, и, думаю, изменения пошли ему на пользу. Южного форта больше не было — только руины, будто осколки рассыпавшегося зуба. Там был славный бой, и многие обрели славную смерть. Северный форт был брошен, в здании комендатуры размещалась гимназия, а на месте храма воздвигли здание магистратуры. Армейское кладбище срыли и разбили на его месте парк. По нему гуляли почтенные старики и мамаши с детьми. На каждом углу торговали жареными каштанами, что росли тут же. Я купил себе несколько, но так и не смог заставить себя съесть хоть один.

Потом я набросил плащ и пошел на другое кладбище.

И вы не поверите, кого я там встретил.

Хотя это совсем другая история…

-//-

Как ни странно, но казарма оказалась практически пустой. Потом я узнал, что солдаты гарнизона размещались в фортах, а офицеры снимали квартиры по всему городу.

В казарме был собачий холод, и я выпросил у дежурного пару лишних одеял.

Я провалился в сон как в омут. Может быть, мне снились сны, но к утру я их не помнил.

Утром я отправился в комендатуру. Военным комендантом Тебро был седой кавалерийский майор. Как и надлежит быть кавалеристу, у него были кривые ноги, маленький рост и обвисшие усы. Причина его перевода на штабную должность была очевидна — левая рука у него была отсечена по самое плечо.

Он с безразличной физиономией пролистал мои бумаги и вернул их мне.

— Станете на учет в интендантской службе…

И вдруг без перехода спросил:

— Вы воевали в пустыне?

Хотя этот вопрос звучал больше как утверждение, я переспросил.

— В пустыне?..

— У вас заужены штанины. Это не по уставу, но иначе в ботинки набивается песок…

Я кивнул. В пустыне я провел только месяц, но он стоил многих лет. Было трудно — чертовски трудно. Но теперь я вспоминал о тех временах почти с нежностью. Так иногда думают о ранах, когда-то кровоточащих, но теперь зарубцевавшихся и саднящих тихой болью в тепле у камина…

— У вас наметанный глаз.

Майор улыбнулся:

— Приходится… Я здесь за полгода насмотрелся на столько частей, сколько не видел за шесть лет пребывания на фронтах… Неделю назад через этот город прошел сводный монашеский полк. Монахи и маршируют?!? С мечами и в броне? Ты можешь себе это представить?

— Могу. Говорится же: добро должно быть с кулаками.

— А по-моему добра, в этом мире не осталось. Одно зло и сила. Боевые монашеские ордена? Это сплошной шкурный интерес. Да, они неплохие солдаты — я сам видел как один разогнал патруль… Но как монахи… пьют, ходят по борделям. Все дело в том, что доходы церкви не облагаются налогами. Поверь — мы с этим когда-то здорово намучаемся…

Он подошел к окну. Здание комендатуры размещалось на центральной площади, может, в здании, где была когда-то мэрия. Окно выходило на площадь, и через открытую форточку доносились звуки просыпающегося города — крики разъезжих торговцев, грохот подвод…

Комендант продолжил:

— Впрочем, это неважно… Где вы устроились?

— В бараках.

— Это плохо… Не самое плохое место в этом мире. Но там сейчас, наверное, холодно. Можете переехать в южный форт. Условия там не лучше, но многим спокойней. А вообще, я бы посоветовал вам съехать в гостиницу где-то в центре. Дерут здесь по-божески… В общем отдыхайте…

-//-

По совету майора, я съехал из казармы в тот же день. Но я не стал перебираться в форт или в гостиницу. На самом краю города я снял комнату с полным пансионом. Это было чуть дороже, нежели комната в гостинице, но многим удобней. Небольшой деревянный домик задним двором выходил в поле. В его комнатах было тихо — совсем не так, как в беспокойном центре.

Моя комната размещалась на веранде. В нее можно было попасть как из дома, так и с улицы, по невысокому крыльцу. Пожалуй, единственным недостатком было то, что комната не отапливалась. Но меня это беспокоило меньше всего — в любом случае, я не собирался оставаться здесь до холодов.

Домом владела сухонькая старушка лет семидесяти. Она ложилась спать ровно в восемь, впрочем, не возражая против моих ночных бдений. Когда я просыпался, она уже во всю хлопотала по дому, и я ощущал некое чувство вины от того, что я до сих пор в постели.

За время моего пребывания я раза четыре выбирался за город, прятал одежду и взмывал в небо. Только один раз я летал над городом. С высоты он был таким же, как и вблизи — маленьким и грязным. Спускаться ниже я не стал — он мне уже успел надоесть.

Остальные разы я направлялся к востоку. От города я отлетал не так уж далеко, но с высоты были видны горы, из-за которых каждый день вставало солнце, горы, к которым ушел отец. Я летал над лесом, пытаясь рассмотреть хоть что-то, увидеть хоть какой-то знак, а может быть, даже встретить гонца с перевалов. Но за кронами нельзя было даже рассмотреть дорогу, которая — я знал — вилась меж деревьев.

Вершины гор были окутаны тяжелыми тучами и с каждым моим полетом они спускались все ниже.

И еще — это было не спокойное небо моего детства, беззаботное небо, в которое я впервые