остановилось, и я успел хорошо разглядеть рыцарей. Тот, что с копьём, смотрелся, как смерть со старинной гравюры. Он был не просто худой. Какой-то иссохший, как мумия, которых находим в известняковых пещерах. При этом несомненно силён, ловок и беспощаден, как большой богомол, что пожирает птиц и мышей, не обращая внимания на их жалобный писк.

Другой, что поигрывал булавой с мою голову, напоминал двуногого кабана в стальной клёпаной бочке. Но раза в полтора тяжелей и много свирепей.

Я никогда не встречал столь крупных людей. Зря говорят, что сильный не может быть злым. Он даже скалится, как кабан. Казалось, и конь его насмешливо скалится. Чтоб им обоим голову откусили!

Шанс на спасение пришёл неожиданно.

— Пусть подудит на костяшке, — пророкотал кабан с булавой. — Умеешь?

— Позвольте, сначала продую свирель, — сказал я, стараясь тянуть время. Надеюсь, они не успеют понять, что та играет беззвучно. Берясь за котомку, я вспомнил тысячекратно услышанное от ведуньи-наставницы: «Когда тебя преследует зверь или человек, будь хладнокровен. Достань костяную свирель и чётко, и не фальшивя, сыграй. Неслышная для людей музыка зовёт невидимых обитателей Леса, с которыми нельзя встретиться взглядом».

Я завершаю последний аккорд, уже ожидая конца. Наверное, магия не подействовала…

Сначала не было ничего. Вдруг полная тишина. Внезапно умолкли цикады, сверчки, и разом притихли все птицы. Потом почти незаметно послышался топот. Как будто бы где-то вдали шёл мимо нас косяк осторожных лесных лошадей.

Шум приближался и нарастал. Так быстро бежать не способны даже гончие псы. Я закрываю глаза, слыша хруст сучьев и веток совсем рядом с поляной. Теперь мне казалось — сквозь чащу и бурелом мчатся, не разбирая дороги, огромные кабаны… или шерстистые носороги. Их топот так част, что сливается в целое. Они многоноги?!. Нельзя так скоро перебирать четырьмя…

Что-то со свистом оперённой стрелы с щелью на наконечнике промчалось рядом со мной. Не знаю, насколько огромное, но мощное, как злой ураган. Меня прижало к шершавой коре плотной волной знойного воздуха. Не будь за спиной ствола толстого дерева, смело б и отбросило, как сухую листву, что взвихрена этим порывом. Я сжался, ощущая себя подобием ежа без иголок.

Листва ещё щекотала лицо в то время, как шум заполнил поляну. В нём топот копыт или когтистых лап. Грохот грузно упавших и волочащихся туш. Громкий, как в кузнице великана, металлический лязг, скрежет и клацанье. Треск раздираемой плоти — мышц, сухожилий. Влажное чавканье и что-то совсем ни на что не похожее. Такое нельзя передать. Ещё не придумали слов, потому что не с чем сравнить.

Во всем этом не слышно криков людей, конского храпа и ржанья. Лошади реагируют на опасность значительно раньше людей. Но даже они не успели, настолько стремительно нападение.

Жуткая какофония продолжалась, и тут я почувствовал взгляд. Как будто кто-то стоит совсем рядом и пристально смотрит прямо в лицо. Так близко — достаточно протянуть руку.

Взгляд был тяжёлый, давящий. Нечеловеческий. Даже и не змеиный. Не может так смотреть существо с красной кровью, пусть даже холодной.

Он проникал сквозь плотно сомкнутые веки, впиваясь в саму душу. Чем он… оно на меня смотрит? Не на меня, а в меня! Может быть, не глазами? Как смотрят пещерные слизни-гиганты, и это спасает от них в темноте.

Взгляд завораживал, подавлял. Ужасно хотелось хоть на мгновение открыть глаза, чтобы увидеть смотрящее нечто. Желание переполняло душу. Оно нарастало помимо страха, разума, воли. И было неясно: навязано это извне или идёт изнутри из меня самого. Как это бывает, когда стоишь у обрыва или глядишь в глубокий колодец с далёкой тёмной водой и тянет, так тянет броситься вниз.

Взгляд изменился. Он стал печальным и нежным. Он более не давил, а ненавязчиво всасывал, втягивал, звал, обволакивал и манил, как взгляд опытной женщины для подростка. И это забирало последние силы. Я был почти готов подчиниться, как подчинился когда-то безвольно нашей темноволосой и темноглазой ведунье, вдвое старше меня.

Уже почти сломлен. Но веки стали свинцовыми, и все желания, включая само желание жить, ослабли и притупились. Жестокая страшная явь перешла в подобие полусна.

Всё стихло внезапней, чем началось. Оборвалось как-то разом. И снова застрекотали сверчки и цикады. Я упустил момент Их ухода… Вернулись в свой мир? Перестали быть осязаемы? Неслышно ушли, отступая в глубины нашего Леса?

На щеку упала тяжёлая вязкая капля, и это заставило разомкнуть веки. Бездумно. Иначе бы не решился, пожалуй, до самого вечера. Всё так же бездумно побрёл по поляне и больно ударился босою ногой о камень, что притаился в высокой жёлтой от зноя траве. Так сильно, что камень подпрыгнул и покатился. Нет, это не камень, а голова в рыцарском шишаке с открытым забралом. Знакомый кабаний оскал.

Недалеко в луже спекшей крови лежала оскаленная конская голова, и я не сразу заметил безголовую тушу, застрявшую в кроне огромного дуба, из-под которого только что встал.

Вверх по стволу спешили рыжим ручьём муравьи. Неутомимый голодный поток рос на глазах густел, ширился и ветвился. Завтра на землю посыпятся чистые белые кости.

Вся панорама поляны напоминала скорее не поле боя, а то, что осталось от крабов после пиршества хищных птиц. Или, точнее, трапезы гривастого волка, когда тот настигнет самонадеянного броненосца, что не боится клыков обычных волков и самого саблезубого властелина.

На панцире безголового рыцаря — огромная вмятина, в треть самого панциря. Какая чудовищно мощная лапа оставила след? В другой половине нагрудника зияет пробоина величиною с кулак. Как от удара А’рана — копья, которым сметают шеренги и разбивают ворота вражеских городов. Но это в балладах. Ведь нет человека, что может такое в реальности. И он бы не смог пробить свой толстый, массивный доспех. Нужна сила двенадцати, двадцати? При том оседлать разъярённого носорога.

Тяжёлый, подобно двуручному, меч прочнейшей тугой твандской стали был согнут в дугу, как будто он сделан из мягкого воска. На нём висят клочья разорванных кожаных ножен. Меч согнут плашмя, и, судя по лопнувшим ножнам, кабаноподобный гигант не смог, не успел обнажить его даже на палец.

Шипастая булава переломлена надвое. Может быть, перекушена? На ней подсыхают капли чего-то ядовито-жёлто-зелёного, подобного гною. Он всё же успел ударить чудовище? Их можно бить?! Нет, не похоже. Тут что-то другое.

Обломок упал на жирного слизня. Тот был побольше ладони. Такие же студенистые капли есть на камнях и стволах ближайших деревьев. Неправда, что слизни незрячи…

Останки