отметить оригинальность и самостоятельность концепции М. Ермаловича, но его научные выкладки в целом ряде случаев обнаруживают источниковедческую непроработанность и даже незнакомство автора с основной литературой по летописеведению Древней Руси.

Наша работа в значительной степени акцентирована на трех периодах в истории Полотчины: борьбе за Полоцкое княжение во второй половине XIII — начале XIV вв., временах войны между Сигизмундом Кейстутьевичем и Свидригайло Ольгердовичем в 1430-х гг. (в смысле участия в ней Полоцка) и зимней войне за Полоцк 1562–1563 гг. Во всех этих случаях сравнительно малая исследовательская разработанность данных вопросов, даже с точки зрения источниковедческой, не говоря уже о прагматическом изложении, обязывала к углубленным изысканиям. В особенности это касается взятия Полоцка войсками Ивана IV в 1563 г.

В российской исторической литературе события полоцкого похода Ивана IV ассоциируются прежде всего с победами русского оружия и успехами Московского государства в расширении своих пределов. Помимо этого события зимней войны за Полоцк прочно увязаны российскими историками с некоторыми другими проблемами, имеющими в отечественной историографии давнюю традицию. Среди них заметнее всего две: во-первых, вопрос о наследственных правах государей Московского дома на земли Западной Руси, Белоруссии и Прибалтики, как это формулировалось в XIX в., или, иными словами, о борьбе за воссоединение белорусского народа с Московским государством, как это формулировалось в веке двадцатом. Во-вторых, «тайна личности» Ивана Грозного, смущающая умы российских историков вот уже четыре века: от Ивана Тимофеева до А.Л. Хорошкевич. Взятие Полоцка дает богатый и противоречивый материал к характеристике предпоследнего государя-Рюриковича как политика и полководца; но не только. Проблема пресловутых «массовых казней» post factum сдачи города составляет важный элемент картины жестокостей царя, ставших предметом многочисленных исследований.

Описывая полоцкие события, В.Н. Татищев дословно привел одно из летописных известий, по смыслу своему служащее к вящей славе московского воинства и царя, одержавших над «литвой» крупную победу.^[12] Н.М. Карамзин создал по яркости своей и точности доселе непревзойденный этюд: ему удалось на нескольких страницах восславить «легкое, блестящее завоевание древнего княжества России…» и опозорить Ивана IV, не выполнившего, согласно Карамзину, заключенного с городским воеводой договора об условиях сдачи, подвергшего город разгрому, ограблению, пленившего большую часть населения и утопившего в Двине евреев, тех, кто отверг крещение.^[13]

Г.В. Форстен довольно подробно рассказал о взятии Полоцка, вписав его в общую картину всеевропейской борьбы на Балтике, отметил особое значение приобретения Иваном IV города, «через который проходила вся торговля Юго-Западной Руси и Польши». Форстен привел ряд новых частных подробностей о ходе боевых действий под Полоцком.^[14]

Что касается характеристики личности Ивана IV и полоцких событий в связи с нею, то первым после Карамзина на этот поход в полувековом правлении московского самодержца обратил внимание И.Д. Беляев. Он считал полоцкое взятие серьезным успехом, заставившим Сигизмунда-Августа просить мира, и в значительной степени — личной заслугой царя, возглавившего полки, «как бы не доверяя воеводам». В общем контексте пассажа о Полоцке представляется нейтрально-похвальным высказывание историка о том, что царь, взяв город, «велел разорить латинские костелы (костел, кстати говоря, был всего один — бернардинский — Д.А., Д.В.) и крестить жидов, а непокорных топить в Двине…»^[15]

С.Ф. Платонов в своей популярной работе об Иване Грозном едва коснулся полоцких событий, охарактеризовав победу московских войск как «чувствительный удар» по Литве.^[16] С.В. Бахрушин представил Полоцк «блестящим успехом» Ивана IV, при этом подчеркнув освободительный характер войны: Полоцк поименован исследователем «старинным русским городом», бывшим «некогда столицей самостоятельного русского княжества». Весьма своеобразно Бахрушин обошелся с печальными сценами после сдачи осажденных: он упоминает лишь отправку в Москву пленных литовских дворян, городского воеводы С. Довойны и епископа, считая возможным этим ограничиться.^[17] И.И. Смирнов, следуя чуть ли не текстуально точно за Бахрушиным, уделил полоцкому походу в своей историко-патриотической книжке «Иван Грозный» всего одно предложение: «В 1563 г. русское войско, возглавляемое самим царем, одерживает блестящую победу над польско-литовскими войсками, взяв Полоцк, древний русский город и сильнейшую крепость в Литве».^[18] Р.Ю. Виппер создал в нескольких изданиях своей знаменитой работы под тем же названием «Иван Грозный» редкостную апологию царя. Сегодня историческую литературу, содержащую хотя бы намек на «культ личности» Ивана IV, принято ругать по аналогии с культом личности И.В. Сталина. Историк, в свое время с похвалою писавший о грозном царе, в наше время почти автоматически зачисляется в разряд «тех, кто не выстоял». И випперовская концепция попала под столь сильный огонь критики, что покойный автор, верно, уже не раз перевернулся в гробу. А ведь схема-то Виппера небезынтересна. По глубоко укоренившейся традиции истоки социально-экономических и социально-политических преобразований 1560–1590-х гг., и опричнины в первую голову, ищут в процессах внутреннего развития России, предварительно оговариваясь, что, конечно, Ливонская война тоже сыграла свою роль. Виппер на первое место выводил нужды военного времени, считая их главной причиной всех внутренних реформ, социально-политического кризиса и террора Ивана IV. И мы во многом согласны с подобной постановкой вопроса: до сих пор никому из отечественных историков не приходило в голову доказать наличие в XVI в. осознанного отношения старомосковского общества к социальной стратификации, а без этого невозможно с полным основанием говорить о целенаправленной борьбе против каких-либо общественных институтов, даже о сознательной борьбе сословий между собою. А вот интересы войны — явление, понятное от Гостомысла до Тимашева. Более того, периодизация истории правления Ивана IV по Р.Ю. Випперу указывает на «пик могущества», определенный как раз по фактору успехов в военных действиях, — в 1563 г., после полоцкой победы, и с этим трудно не согласиться: последние удачи на западном фронте в середине 1570-х гг. таковым пиком считаться уже не могут, поскольку последовали они за разгромом Москвы в 1571 г. Весьма высокая оценка, данная историком успеху под Полоцком с точки