но вот с ангельскими крыльями — полная задница. Возможно, это из-за блёсток, но я не предлагаю тут аналогию с герпесом. Ну, вы же понимаете. Церковь.

— Мне жаль.

Я взглянул на огромный, выше меня, ворох ткани. Прошлая неделя была полна откровений. Оказывается, методистская церковь на Мейн-стрит уже двадцать лет показывала рождественскую пьесу, а я всё испортил за одну минуту.

— Всё ещё жду, когда меня ударит молнией.

— Перестань оглядываться. Я не для того это сказала, чтобы ты чувствовал себя виноватым. — Грэйси на секунду дотронулась до моего колена, а потом отстранилась и сунула руку в карман халата. — Если уж мой отец тебя простил, то Бог-то точно.

Я уставился на своё колено.

— Если бы мы с Богом говорили о прощении, то я бы просидел в исповедальне до конца жизни.

Она улыбнулась.

— У методистов нет исповедален.

— Твой отец помог мне не попасть в тюрьму, — ляпнул я. — В тюрьму. На Рождество.

Как же неловко.

— Это же хорошо, верно? Не знаю, посещает ли Санта несовершеннолетних преступников?

Она должна быть в бешенстве, а её сочувствие делало меня совершенно беспомощным, как будто я вице-президент.

Грэйси Робинсон была просто хорошая.

Её репутация — полная противоположность моей. Капитан патруля безопасности в начальной школе, представитель школьного совета в средней школе, а совсем недавно Грэйси стала королевой выпускного бала. Сейчас она один из кандидатов на чтение выпускной речи от нашего старшего класса. У неё всегда найдётся запасной карандаш, и он всегда остро заточен. Такие девочки, как она, и такие парни, как я, обычно не общаются. Кроме тех случаев, когда над головой висит решение суда.

— Так жаль, что мы не успели починить сарай, — сказала она. — Мы пытались.

Я почувствовал укол стыда, где-то под левым ребром. Возможно, я бы смог работать в каком-нибудь обществе самобичевания. Но сомневаюсь, что это помогло бы. Я указал на флаг конфедератов и мини-пушку, которую задвинули в угол.

— Как именно вы оказались… здесь?

Я не сказал на шоу «Ребел Йилл», потому что меня передёргивает от того, что Гражданская война может быть поводом для развлечения.

Грэйси скривила губы.

— Мы оказались тут благодаря Ричарду Барону.

Отцу Шелби.

— Шоу принадлежит ему, — проговорила она, не глядя мне в глаза.

Точно. А ещё он купил своему сыну мини-купер.

Она продолжила:

— Когда стало понятно, что мы не успеваем, он предложил нам выступать здесь в течение недели, ведь это единственное достаточно большое здание в округе.

— Да уж.

Тут места, как на стадионе, и громадная земляная арена.

— Всё равно было тяжело добиться, чтобы нам выделили тут место. — Она покачала головой. — Но, мне кажется, ты об этом знаешь.

Список моих общественных работ был переполнен. Я делал всё — от переноски остатков реквизита, который я не сжёг, до помощи рабочим сцены. Трудно было разобраться, что тут кому принадлежит. Приходилось пробираться через мешанину из реликвий конфедератов, громадных свитков и пастушьих посохов. И я всё ещё не знаю, кому принадлежат трубы — горнистам Гражданской войны или небесному воинству.

— Удивительно, что твой отец всё не отменил, — заметил я.

— Так было бы проще всего, но это двадцатая годовщина спектакля. Так много людей ждали этого дня, и отец не смог отказать мистеру Барону, особенно после того, как тот предложил оплатить все необходимые материалы.

Ещё один драгоценный камень в корону семьи Барон.

— А почему он это предложил?

— Шелби играет Иосифа.

— Точно.

Как раз в этот момент отец Грэйси выбежал на сцену, держа в руках планшет с зажимом для бумаг и громадную кружку кофе. Он выглядел слишком молодо, чтобы возглавлять общину из пятисот людей. Молод, как мальчик-репортёр. Но только не его глаза; они казались намного старше. У Грэйси такие же тёмные волосы, но глаза не как у отца.

Пастор Робинсон помахал рукой, чтобы привлечь внимание людей, устанавливающих декорации.

— Прошу прощения, но этот конь, когда его заменит осёл, должен стоять слева за волхвами, после того как они подойдут к Святому Семейству. Не могли бы вы передвинуть стог сена, чтобы было проще? Ослы не умеют прыгать.

Поскольку я весьма искушён в предсказаниях, то должен был задать очевидный вопрос.

— А что будет, если конь навалит кучу?

И тут, как по заказу, конь поднял хвост и воспользовался своим вечерним конституционным правом.

— Ух ты, — сказала Грэйси.

Кофе пастора Робинсона расплескался, когда он зажал планшет под мышкой. Я ждал, что он заорёт и прикажет всё убрать, что он бросит планшет или швырнёт на землю кружку. Я никогда не видел, чтобы он злился, но именно это произошло бы, если бы кто-то облажался перед моим отцом, когда тот чем-нибудь руководит.

Я услышал реакцию пастора Робинсона раньше, чем увидел её. И не сразу её понял, потому что это было нелогично, для меня по крайней мере. Когда он поднял лицо, оно было мокрым от слёз.

Конь сделал такое посреди его репетиции, а он смеётся.

— Это не то, чего я ожидал, — проговорил я. Юмор не был частым гостем в моём доме, даже когда отец жил с нами. Особенно, когда отец жил с нами.

— Это смешно, поэтому он и смеётся. Люди иногда смеются, знаешь ли. — Грэйси сказала это так, будто знала, о чём я думаю. Будто понимала разницу в нашем воспитании.

Пастор Робинсон прижал руку к трясущемуся под рождественским пледом животу. На пальце у него блестело обручальное кольцо. Меня это удивило. Мама Грэйси умерла, когда мы были во втором классе.

— Воун? — Она дотронулась до моей руки. — Ты тоже можешь смеяться.

— Ага.

Я встал и взял совок.

* * *

В моей семье над неприятностями не смеялись.

Отец ушёл, когда мне было восемь, и мать так никогда и не оправилась от этого. Я пытался убедить себя, что я не виноват в том, что он ушёл, но у меня не получалось. В восемь лет я был жутким ребёнком, всё время попадал в неприятности, и мне всегда было интересно, насколько моё поведение добавляло напряжения в их брак. Я отчётливо понимал, что не нравлюсь отцу, но именно он всегда ходил на родительские собрания и разбирался, когда меня пытались отчислить из школы. Он сделал всё, чтобы у меня были еда и деньги, но этим и ограничилось его искупление вины за то, что он нас бросил.

У моей матери был целый вагон таблеток. С их помощью она как-то умудрялась делать так, чтобы у меня были нормальная еда и чистая одежда. Когда ей было плохо, она почти не следила за собой, и уж тем более за мной, а когда становилось лучше, она была как удар молнии — красивая и непредсказуемая. Я очень старался, чтобы её