вообще помрачнел и в последнее время очень изменился. Часто он глубоко над чем-то задумывался, на вопросы отвечал неохотно, постоянно избегал определенных тем; а еще с того памятного дня мы с ним ни разу не заговорили о покойном Прандоте. Также с тех пор мы не касались и литературных проблем; когда я случайно уводил нить разговора к данной теме, он ловко переходил к вещам, лишь косвенно связанным с литературой, после чего поспешно все дальше отдалялся от нее.

Впрочем, банальность наших диалогов мне с лихвой компенсировала превосходная хозяйская библиотека, которая в любое время была для меня открыта. К тому же я на целые часы, особенно утром, погружался в чтение.

Однако удивительное дело: среди поэтов последнего времени, представленных здесь весьма широко, я не смог отыскать ни одного томика Прандоты. Несмотря на это, не желая раздражать Рышарда, я не подал виду.

Среди всего прочего я и сам начал претерпевать какие-то особые изменения, в которых поначалу не отдавал себе отчета, так как проявлялись они скорее внешним образом. Рышард же, напротив, заметил, что со мной что-то происходит, — и, странное дело, с неким недовольством и даже боязнью.

Видимо, его во мне что-то поразило. Несколько раз он внимательно следил за моей жестикуляцией, достаточно оживленной во время обсуждения интересной темы, и тогда я уловил на его лице выражение изумления, смешанного с тенью тревоги. Однако в этом отношении он пока что не сделал мне ни единого замечания. Подстегиваемый любопытством, я решил обязательно его об этом расспросить.

Вскоре мне подвернулся удобный случай.

Было утро, вскоре после завтрака. Мы оба в легких домашних костюмах сидели на веранде. Рышард читал какую-то книгу, тогда как я посматривал на море, которое в ту минуту было немного неспокойным. Вдруг мое внимание привлекли кружащиеся чайки. И вот неожиданно одна группа отделилась от стаи и образовала широкий белый круг, через который оставшиеся чайки начали пролетать длинной вереницей. Зрелище было настолько необыкновенным, что, прерывая Норскому чтение, я указал рукой на небо.

Он действительно посмотрел в ту сторону, но невольно окинул взглядом одновременно и меня и спросил до странности изменившимся голосом:

— Что ты делаешь?

Пока что я не понимал его. И в самом деле, ведь я не совершал ничего сверхъестественного. Лишь легонько приподнялся на цыпочки и простер руку вдаль.

— Как это что? Указываю на чаек.

— Ну, да, да, это же очевидно. Но делаешь ты это таким образом, что мне хотелось бы подчеркнуть, что этот жест тебе чужд.

— Ты только сегодня такое за мной заметил?

Норский медлил с ответом, а затем произнес наконец, будто равнодушно:

— Тебе я признаюсь, что и в самом деле уже долгое время замечаю странные изменения в твоих движениях. У меня складывается впечатление, что жесты, которые ты воспроизводишь, не те прежние, твои, к которым я давно привык, а какие-то чужие, заимствованные, будто кто-то другой управляет ими, обосновавшись внутри тебя. Ты походишь на актера, который гениально вжился в чужую мимику.

— Странное дело.

И невольно я обернулся к зеркалу и внимательно посмотрел на себя.

— Если ты все же действительно не ошибаешься, то будь уверен, что я делаю это бессознательно, непроизвольно.

— А все-таки должна же быть какая-то причина…

Норский испытующе глядел мне в глаза.

— Вне всякого сомнения. По правде говоря, явление, которое ты наблюдал в моем лице и которое я назвал бы «ксеномимикой»^[3], мне знакомо. Я исследовал его у нескольких особ, бывших в клинике под психологическим наблюдением. Здесь вообще можно выдвинуть две гипотезы. Ксеномимика может рождаться от обыкновенного подражания кому-либо, подобно эталону, и в данной форме очень часто проявляется у детей, когда чувство подражания настолько сильно развито, что движения, приобретенные данным способом, укореняются и в дальнейшей жизни. Разумеется, в нашем случае об этом не может быть и речи. Мои изменившиеся движения, насколько ты мог заметить, не похожи ни на твои, ни на движения Адася. А впрочем, я здесь ни с кем, с того времени, как прибыл, не находился в необходимом для этого близком контакте.

— Да, это понятно. Действительно, это не мои движения, да и не мальца. Через тебя вещает кто-то иной.

— Стало быть, остается второй вариант.

— То есть?

Рышард выглядел чрезвычайно заинтересованным.

— По всей вероятности, здесь в игру вступает подсознательное воздействие телепатии.

— Что ты под этим подразумеваешь? Неужели полагаешь, что кто-то воздействует на тебя таким образом, что заставляет выполнять движения, совершаемые третьим лицом или даже самим отправителем? А быть может, эти жесты всего лишь вымышлены им, чисто воображаемые?

— Не совсем так, хотя ты и близок к моей гипотезе. Принципиальная разница между нами заключается в том, что ты предполагаешь воздействие напрямую, осмысленное, целенаправленное, в то время как я, напротив, считаю, что здесь мы имеем дело с воздействием совершенно бессознательным. Более того, я глубоко убежден, что мой отправитель охотно прекратил бы свои безотчетные эксперименты, если бы знал, какие последствия они могут за собой повлечь.

— Прости, но я не понимаю. Как это? Ведь я полагаю, что при телепатии обязательной является осознанная и определенная с учетом направления концентрация воли или мысли. Транслятор должен знать, на кого он воздействует.

— Необязательно.

— В таком случае кто-нибудь может перехватить депешу.

— Решительно нет. Ибо не подлежит сомнению, что между обеими сторонами предварительно возникают более близкие отношения, обусловленные общением, чувствами, общностью мыслей, переживаний. Отсюда ничего удивительного, что неоднократно, даже заранее, они прокладывают проторенный путь для осуществления данной операции.

— И как же, согласно нашим соображениям, ты представляешь себе действие телепатии в твоем случае?

— А очень просто. Так вот, некий индивидуум уже продолжительное время неимоверно интенсивно о ком-то размышляет; этот кто-то практически полностью заполняет его мысленный горизонт, безраздельно въедаясь в его духовную сферу. Он глубоко вдумывается в его язык, движения, облик, словом, во всю его сущность, позволяя его личности всецело завладеть им. А теперь предположим, что то лицо, которое овладело данным индивидуумом, знает еще кто-то другой — кто-то, находящийся с одержимым в близких отношениях, — и мы тут же приблизимся к овладению телепатией. Мыслемания начнет постепенно, без осознанного воздействия отправителя, переноситься на другую личность и проявляться,