- 1
- 2
- 3
- 4
- . . .
- последняя (150) »
так вещал, Разлука.
Шов готов. Разлука перекусил стальными зубами суровую нитку. У него все передние зубы стальные, верхние и нижние. В Сталинграде, в рукопашной, прикладом выбили. Концы проводов Разлука всегда зачищает зубами: «Фирменные кусачки».
Разлука исследовал свою шинель, обнаружил еще две дыры поменьше.
Наверху становилось тише, и моторы за автострадой заглохли.
Есипова нудила тишина. Он запрашивал линию чаще, чем была в том нужда, поглядывал на Разлуку.
Тот — ноль внимания, целиком ушел в портняжничество.
— Подымим, а, Разлука?
— Занят. Сам сверни, — назначил откуп за оскорбление Разлука. Есипов и впрямь ловко крутил цигарки: раз-раз, и готово.
Мир восстановился.
— Расскажи чего-нибудь, а, Разлука? — Есипов настроился слушать очередную историю, полную небылиц и нарочитого вранья.
Молчание для Разлуки состояние противоестественное, но сейчас, видно, он был настроен на другое. Сбив щепкой нагар с коптилки, некоторое время внимательно изучал перекрытие. Оно из крышек от снарядных ящиков. При взрывах сквозь щели просыпалась земля.
— Шалаш сиротский, а не блиндаж, — констатировал Разлука.
Настроение Есипова омрачилось. Чего доброго, я прикажу переделать землянку или отрыть новую.
— Тесно ему, — буркнул Есипов. — Дворец ему на сутки воздвигни.
— Дворец нам ни к чему, а блиндаж человеческий не помешает, — сказал Разлука серьезно. — Помните, товарищ гвардии капитан, какой блиндажик мы отгрохали в Новый год?
«Мы отгрохали…»
— Помню.
В канун Нового года мы устроились в кирпичном двухэтажном особняке прусского фольварка. Нам досталась комната, где прежде была детская. Никогда в жизни не видел я столько красивых игрушек. Золотогривый скакун на качалке; заводные лакированные автомобильчики; звери из папье-маше и гуттаперчи; радужно-яркие кубики; автоматический «вальтер» с пистонной лентой; настоящие фарфоровые сервизы и мебельные гарнитуры из дворца короля Лилипутии; карета, запряженная шестеркой, с форейторами на запятках. А куклы! Великосветские дамы в роскошных одеждах, девчонки в коротких платьицах, пухлые младенцы в белых конвертах. Мы набросились на это разнообразное великолепие, как дети в счастливые именины. Откладывали одну игрушку, чтобы тут же взять другую. Запищало, замяукало, загудело. По полу забегали автомобильчики, промчалась карета, смешно задрыгали ногами лошадки. Затрещал автоматический «вальтер» в громадной ручище разведчика Гомозова. Расстреляв всю ленту с пистонами, Гомозов бросил пистолетик на пол. Потом взялся за лимузин и стал заводить ключиком пружину. Делал он это с чрезвычайной осторожностью и все-таки не рассчитал свою богатырскую силу. Раздался треск, и Гомозов растерянно и виновато оглянулся на товарищей. Все вдруг умолкли и бережно отложили игрушки. Только Разлука не выпустил из рук маленького пупса. К распашонке прилип обсосанный леденец, и Разлука сосредоточенно отдирал его, стараясь не повредить ворсистую розовую фланель. Красный грузовичок уткнулся в распахнутую дверцу шкафа и замер. Разлука, не вставая, поднял грузовичок, дал колесам открутиться и поставил грузовичок на полку. И все, как по сигналу, стали собирать игрушки и складывать их на место, притихшие и суровые. Повинуясь указаниям Разлуки, Гомозов развернул громадный шкаф и придвинул его стеклянными дверцами к стене. — Так спокойнее, — сказал Разлука. — Со стеклом шутки плохи. — Дети, они ни при чем, — вытирая со лба крупные капли пота, законфузившись, добавил Гомозов. — Бриться будем? — пришел на выручку Разлука. Гомозов никак не мог пристроиться у трюмо. Он видел себя сразу всего, от трофейных офицерских сапог с ремешками на голенищах до добродушной лысины. Это отвлекало его. Кроме того, широкая спина загораживала свет. — Несподручно, — пожаловался Гомозов. Разлука понимающе кивнул, и не успел никто и глазом моргнуть, как в трюмо, там, куда пришелся каблук, зияла дыра. От нее во все стороны разбегались длинные трещины. Есипов залился смехом, но вдруг посмурнел. — Разлука, а Разлука, ты ж говорил, что зеркало разбить — плохая примета. — Говорил, — хладнокровно подтвердил Разлука. — Так оно и есть: разбитое зеркало — дурное предзнаменование для хозяина. А это зеркало не наше, а Гитлера паршивого. Подмести надо, — закончил неожиданно. Есипов, обескураженный железной логикой, пошел искать какой-нибудь веник. Гомозов, поставив на подоконник косой зеркальный осколок, начал бриться. Разлука с Есиповым приволокли откуда-то диван в форме растянутой лиры и оленьи рога на дощечке. На рога повесили автоматы. Лежа на диване, я разглядывал свое раздробленное отражение, нечто вроде смещенного по частям, деформированного модернистского портрета. Да так и уснул. Пока я спал, в комнате появилась трехстворчатая шелковая ширма, за ней на кровати отдыхал Разлука. Вот о чем я вспоминаю, когда Разлука говорит о нашем блиндаже, который «мы отгрохали» под Новый год в фольварке. — Помню. — Замечательный блиндаж был. — Разлука упрямо называет кирпичный доми́но блиндажом. Стены там и правда годились для крепости, в каменном цоколе зловеще чернели щели бойниц. — Напросишься, — хихикнул Есипов. — Заставят новый блиндаж рыть, так не возрадуешься. Век тут сидеть располагаешь? — Дубок милый, — ласково огрызается Разлука. — Солдатских примет не знаешь: в добром блиндаже не засиживаются, в дырявом — зимуют. Забыл, как на формировании канитель тянули с новой ямой для уборной? Под ноги лезло, а все откладывали. Отгрохали новую, на четыре пятьдесят вниз, в ту же ночь и эшелон на фронт подали. Так оно, между прочим, и было. Не помню только, чтобы мы отрывали когда-нибудь ямы такой глубины. Есипов отмалчивается: подтвердить — значит поддержать Разлуку и потом вкалывать ночи две подряд. — Никогда ему не прощу, если опоздаю в Берлин, — обходным маневром продолжает наступать Разлука. — Кому «ему»? — Есипов не спит, курит. Острый кадык ныряет, как поплавок. — Гитлеру паршивому. Я еще до войны говорил: «Не нравится мне этот Гитлер». — А тот нравится? — хихикает Есипов. — Трепач! Разлука органически не переносит этого слова. Есипов знает об этом и нарочно злит его. — Как угодно, — косо передергивает плечами Разлука и обиженно замолкает. Про блиндаж и примету он верно сказал. Не раз убеждался: дольше всего приходится торчать на одном месте, когда ютишься в скверной норе. — Завтра подыскать бревна для наката. — Слушаюсь! — веселеет
В канун Нового года мы устроились в кирпичном двухэтажном особняке прусского фольварка. Нам досталась комната, где прежде была детская. Никогда в жизни не видел я столько красивых игрушек. Золотогривый скакун на качалке; заводные лакированные автомобильчики; звери из папье-маше и гуттаперчи; радужно-яркие кубики; автоматический «вальтер» с пистонной лентой; настоящие фарфоровые сервизы и мебельные гарнитуры из дворца короля Лилипутии; карета, запряженная шестеркой, с форейторами на запятках. А куклы! Великосветские дамы в роскошных одеждах, девчонки в коротких платьицах, пухлые младенцы в белых конвертах. Мы набросились на это разнообразное великолепие, как дети в счастливые именины. Откладывали одну игрушку, чтобы тут же взять другую. Запищало, замяукало, загудело. По полу забегали автомобильчики, промчалась карета, смешно задрыгали ногами лошадки. Затрещал автоматический «вальтер» в громадной ручище разведчика Гомозова. Расстреляв всю ленту с пистонами, Гомозов бросил пистолетик на пол. Потом взялся за лимузин и стал заводить ключиком пружину. Делал он это с чрезвычайной осторожностью и все-таки не рассчитал свою богатырскую силу. Раздался треск, и Гомозов растерянно и виновато оглянулся на товарищей. Все вдруг умолкли и бережно отложили игрушки. Только Разлука не выпустил из рук маленького пупса. К распашонке прилип обсосанный леденец, и Разлука сосредоточенно отдирал его, стараясь не повредить ворсистую розовую фланель. Красный грузовичок уткнулся в распахнутую дверцу шкафа и замер. Разлука, не вставая, поднял грузовичок, дал колесам открутиться и поставил грузовичок на полку. И все, как по сигналу, стали собирать игрушки и складывать их на место, притихшие и суровые. Повинуясь указаниям Разлуки, Гомозов развернул громадный шкаф и придвинул его стеклянными дверцами к стене. — Так спокойнее, — сказал Разлука. — Со стеклом шутки плохи. — Дети, они ни при чем, — вытирая со лба крупные капли пота, законфузившись, добавил Гомозов. — Бриться будем? — пришел на выручку Разлука. Гомозов никак не мог пристроиться у трюмо. Он видел себя сразу всего, от трофейных офицерских сапог с ремешками на голенищах до добродушной лысины. Это отвлекало его. Кроме того, широкая спина загораживала свет. — Несподручно, — пожаловался Гомозов. Разлука понимающе кивнул, и не успел никто и глазом моргнуть, как в трюмо, там, куда пришелся каблук, зияла дыра. От нее во все стороны разбегались длинные трещины. Есипов залился смехом, но вдруг посмурнел. — Разлука, а Разлука, ты ж говорил, что зеркало разбить — плохая примета. — Говорил, — хладнокровно подтвердил Разлука. — Так оно и есть: разбитое зеркало — дурное предзнаменование для хозяина. А это зеркало не наше, а Гитлера паршивого. Подмести надо, — закончил неожиданно. Есипов, обескураженный железной логикой, пошел искать какой-нибудь веник. Гомозов, поставив на подоконник косой зеркальный осколок, начал бриться. Разлука с Есиповым приволокли откуда-то диван в форме растянутой лиры и оленьи рога на дощечке. На рога повесили автоматы. Лежа на диване, я разглядывал свое раздробленное отражение, нечто вроде смещенного по частям, деформированного модернистского портрета. Да так и уснул. Пока я спал, в комнате появилась трехстворчатая шелковая ширма, за ней на кровати отдыхал Разлука. Вот о чем я вспоминаю, когда Разлука говорит о нашем блиндаже, который «мы отгрохали» под Новый год в фольварке. — Помню. — Замечательный блиндаж был. — Разлука упрямо называет кирпичный доми́но блиндажом. Стены там и правда годились для крепости, в каменном цоколе зловеще чернели щели бойниц. — Напросишься, — хихикнул Есипов. — Заставят новый блиндаж рыть, так не возрадуешься. Век тут сидеть располагаешь? — Дубок милый, — ласково огрызается Разлука. — Солдатских примет не знаешь: в добром блиндаже не засиживаются, в дырявом — зимуют. Забыл, как на формировании канитель тянули с новой ямой для уборной? Под ноги лезло, а все откладывали. Отгрохали новую, на четыре пятьдесят вниз, в ту же ночь и эшелон на фронт подали. Так оно, между прочим, и было. Не помню только, чтобы мы отрывали когда-нибудь ямы такой глубины. Есипов отмалчивается: подтвердить — значит поддержать Разлуку и потом вкалывать ночи две подряд. — Никогда ему не прощу, если опоздаю в Берлин, — обходным маневром продолжает наступать Разлука. — Кому «ему»? — Есипов не спит, курит. Острый кадык ныряет, как поплавок. — Гитлеру паршивому. Я еще до войны говорил: «Не нравится мне этот Гитлер». — А тот нравится? — хихикает Есипов. — Трепач! Разлука органически не переносит этого слова. Есипов знает об этом и нарочно злит его. — Как угодно, — косо передергивает плечами Разлука и обиженно замолкает. Про блиндаж и примету он верно сказал. Не раз убеждался: дольше всего приходится торчать на одном месте, когда ютишься в скверной норе. — Завтра подыскать бревна для наката. — Слушаюсь! — веселеет
- 1
- 2
- 3
- 4
- . . .
- последняя (150) »