Я бью его снова — своей головой. Теперь у него рассечена бровь — из расщелины начинает литься кровь, она заливает все его лицо, а я улыбаюсь — впервые за долгое время.
</p>
<p>
— Чего ты хочешь от меня? — истерически взвизгивает он, и я вижу, что зубы у него красные от крови и бью в них — сам стесываю кулак до мяса, зато у него теперь на пару зубов меньше.
</p>
<p>
— Ничего, — говорю я ему спокойно и, встряхнув за грудки, отпускаю — он валится, как подкошенный, на пол, забивается в угол и затихает, прикрываясь рукой.
</p>
<p>
Никакого расчета — только очищающее и возвышающее душу насилие — теперь мне и правда легче на душе.
</p>
<p>
Засунув диктофон в карман куртки, я выхожу из этого дорогого, престижного ресторана, наполненного фальшивыми и глупыми людьми, с которыми мне уж точно теперь не по пути. Разорвав последнюю свою связь с этим миром, выкинув надежду на возвращение в Гарвард на свалку, я чувствую себя собой — и чувствую себя по-настоящему свободным.
</p>
<p>
Мне хочется спеть нашу футбольную кричалку — но, как только я открываю рот, чтобы набрать в легкие побольше воздуха, чувствую, что телефон в моем кармане настойчиво загудел.
</p>
<p>
— Привет, — голос тихий и сдавленный, чувствуется, что ему нелегко говорить.
</p>
<p>
На заднем фоне отчетливо слышно тоскливое пиканье медицинской техники.
</p>
<p>
— Знаешь, что я только что сделал? — говорю я вместо приветствия.
</p>
<p>
— Что?
</p>
<p>
— Набил морду Джереми, мать его, ван Холдену, вот что, — я улыбаюсь, потому что невыразимо счастлив услышать, наконец, его голос.
</p>
<p>
— Да ладно, — он смеется, но ему с трудом удается этот смех — больше похоже на тихий лай подстреленной собаки, — надеюсь, тебя не загребут в обезьянник. Не забывай, что ты не в Англии, США — это полицейское государство.
</p>
<p>
— Нет, Джереми будет молчать, уж поверь мне, я заранее записал его признание на диктофон, так что он не рыпнется. Какое-то время я слушаю его неровное дыхание в трубке.
</p>
<p>
— А знаешь с кем я дрался, когда дрался с Джереми? — и, не дожидаясь его реакции, сам ответил: — С тобой.
</p>
<p>
Так много хочется сказать ему, что лучше вообще молчать — боюсь, что начнут говорить, запнусь — и слезы задушат. Он тоже молчит и шумно дышит.
</p>
<p>
— Когда ты вернешься? — наконец, выдает он.
</p>
<p>
— Питт, я не вернусь.
</p>
<p>
Несколько секунд тягостной тревожной тишины.
</p>
<p>
— Я не стал бы тебя просить и приехал бы сам, но я сейчас, — он невесело усмехается, — пока нетранспортабелен.
</p>
<p>
Мне больно от того, что приходится его мучить — но нужно убедиться, что он выучил урок.
</p>
<p>
— Я приеду только в том случае, если ты завяжешь со всем этим дерьмом.
</p>
<p>
— Тогда это буду уже не я, Мэтт, — он отвечает сразу, как будто бы заранее знал, что я его об этом попрошу, — а ведь ты в такого меня влюбился.
</p>
<p>
— Нет, — я говорю это, и у меня теплеет на душе, — я влюбился в учителя, учителя истории и физкультуры. И, знаешь, в Америке тоже нужны учителя… </p>
<p>
</p>
<p>
— Ты хочешь сказать...?
</p>
<p>
— Да, ты можешь переехать ко мне, мы можем...хотя бы попробовать… </p>
<p>
</p>
<p>
Он молчит — я знаю, что ему нужно хорошенько подумать, прежде, чем принять решение, но мне хочется услышать это сейчас.
</p>
<p>
— Питт, — тихонько зову я, — нужно уметь вовремя отступить.
</p>
<p>
— Отступить?
</p>
<p>
— Остановится.
</p>
<p>
Я напряженно жду ответа, сжимая в кармане в руке плотную карточку — это мой билет в Англию, рейс уже через несколько часов — я купил его сразу же, как только привез Шеннон и малыша домой. Независимо от того, что скажет Питт — я свое решение уже принял, и я точно буду рядом с ним до конца.
</p>
<p>
В трубке раздается хрипловатый сдавленный смех.
</p>
<p>
— Черт с тобой, Мэтт, я хочу, чтобы ты приехал… </p>
<p>
</p>
<p>
— Обещай. — Обещаю. Я люблю тебя, Мэтт, приезжай поскорее.</p>