разрушено, и все, чему мы привержены, утратит свою ценность. Но я хотел бы сообщить вам о цели нашего сегодняшнего собрания: мы хотим перестроить наши ряды, чтобы дать отпор грозящим нам силам. Когда вы вошли, мы как раз завершили нашу реорганизацию. Фактически, господин Руиз, вы уже присутствуете на заседании Совета Уполномоченных Представителей ассоциации Добропорядочных Налогоплательщиков. И от имени этой ассоциации я имею честь сделать вам и вашему спутнику, капитану Малахайду, официальное и искреннее предложение присоединиться к нам и посвятить ваши силы и вашу энергию общему делу. (Продолжительные аплодисменты.)

У Руиза был ошеломленный вид, но он все же кое-как поднялся; впервые за все время нашего знакомства я видел, что мой спутник утратил свое красноречие.

– Ей-богу, сударь, – наконец проговорил он, – вы представить себе не можете, как мне трудно дать вам подобающий ответ. До сих пор, если кто-либо из вас, господа, обращался ко мне, это всегда происходило в такой ситуации, где я представал в самом неблагоприятном свете. И мой ответ тогда неизменно диктовался скорбью и раздражением. К таким чувствам я привык гораздо больше, чем к тем, которые овладевают мной теперь. Как бы мне выразиться, сударь?.. Вы предлагаете мне стать одним из вас… вы протягиваете мне руку дружбы… и… О! Я принимаю ее, сударь! Ей-богу, принимаю! И делаю это с такой радостью, которую нельзя передать словами. Вы оказали мне столь высокую честь, и я не в силах более сдерживать свои чувства.

И Вик Руиз сел, всхлипывая как ребенок.

– А вы, капитан Малахайд? – обратился ко мне председатель, господин Эдисон.

Я встал.

– Господа, – начал я, – так же, как и господин Руиз, я ошеломлен вашим предложением. Но не могу его принять. Я всего лишь гость в Хейлар-Вее и, конечно, восхищаюсь его красотой и всем прочим, но мне бы не хотелось вмешиваться в здешние конфликты и беспорядки. До сих пор я был здесь посторонним наблюдателем и надеюсь им остаться. Но уверяю вас, господа, что я, как никто другой, сознаю ту высокую честь, которую вы оказали мне вашим предложением.

Руиз к тому времени уже справился со своими чувствами и воскликнул;

– Черт возьми, капитан Малахайд, неужели теперь вы собираетесь покинуть меня, сударь? После всего, что мы пережили вместе?

– Считайте так, если вам угодно, – ответил я, – но я не пойду с вами дальше. Я здесь гость, нейтральный человек, и не стану ни на чью сторону. Ни на сторону Налогоплательщиков, ни на сторону их врагов. Я чужой, посторонний и не примыкаю ни к одной из сторон, не пытаюсь никого осуждать. Но вы встали на одну из сторон, господин Руиз; вы отказались от своей индивидуальной свободы и вступили в определенную организацию. Мне кажется, это вы покидаете меня. Во всяком случае, наши пути расходятся. Я не могу идти с вами.

И я с негодованием покинул помещение, где сидели Вик Руиз и члены Совета Представителей. Никто не пытался задержать меня или применить ко мне насилие. Я направился прямо к нашему столику и вылил в свой стакан все, что осталось в двух наших больших зелюмах щелака.

Я сидел за столом перед Великим Утешителем, а в голове моей рождались и умирали мрачные и горькие мысли. Я попытался вызвать в воображении образ Франчески Шеферд, чтобы ее волшебная красота помогла мне избавиться от пут реальности. Но видение не явилось, и мрачные мысли продолжали рождаться и умирать, и снова рождаться.

Потом из помещения, где заседал Совет, появился Руиз с необычайно сияющим лицом. Кажется, он уже забыл, что мы расстались с ним в ссоре, потому что, увидев меня, тут же воскликнул:

– Ей-богу, сударь, никогда в жизни я не был так горл и счастлив! За пять минут я получил больше признания, чем за всю предыдущую жизнь. Реорганизация Налогоплательщиков окончательно совершилась. Мне поручили командовать батальоном, и через десять минут я отправляюсь сражаться за экономию, трудолюбие и деловую сноровку. Теперь, сударь, я могу убедить их позволить вам сопровождать меня. Сейчас им позарез нужна живая сила для штурмовых отрядов, и они не будут заострять внимание на том, что формально вы не являетесь гражданином города. Кроме того, я пользуюсь большим авторитетом, и они будут рады протянуть руку человеку, которого я рекомендую. Так что пойдемте со мной, сударь.

– Черта с два, – спокойно ответил я.

– Да вы же просто не представляете себе, что значит присоединиться к ним! Вот, взгляните! Они объявили меня почтенным гражданином и вручили удостоверяющий это знак. Взгляните!

И он показал мне знак, который ему дали, бело-голубой с золотым кантиком и надписью, гласившей, что обладатель сего является вполне почтенным гражданином.

– Господин Руиз, – сказал я с раздражением, – мне нет никакого дела до всех этих знаков. Я все равно пойду своим собственным путем, куда бы он меня ни привел.

Руиз был обижен; я видел по его лицу, как он обижен.

– Мы вместе начинали, столько пережили вместе. Вы сопровождали меня в трудные минуты поражения и отчаяния. Но теперь, когда впервые наступил мой подлинный триумф, вы покидаете меня без всяких разумных причин и с ехидной насмешкой на устах.

– Я не могу идти с вами, – упрямо заявил я.

– А я не могу повернуть назад, потому что, видите ли, я нашел путь к тому счастливому моменту чудесной красоты и восторга. Мне теперь открылось значение моего утраченного предчувствия. Но я не испытываю страха. Я победил свою судьбу.

– Чепуха, – возразил я. – Во всяком случае, если это так, мы больше не нужны друг другу. Желаю достичь наивысшего счастья в ваш звездный миг, господин Руиз.

– Сударь, – ответил Руиз, – я со своей стороны от всей души желаю вам удачи.

– Спасибо, несомненно, она мне понадобится.

Смущенно улыбаясь, мы пожали друг другу руки, и Вик Руиз вернулся к членам Совета и своей новой респектабельности; а я ушел в темную ночь.

Сначала мне пришло на ум вернуться в заведение мадам Лили и провести остаток ночи там. Но я вспомнил, как девицы смеялись над Руизом и надо мной, и тут же передумал. Тогда я решил найти другой кабачок и взять еще щелака.

Я медленно брел по Калле Гранде, ни о чем не думая, и в голове у меня звучала печальная песня Ричарда Мидлтона:

Я шел и шел по Калле Гранде, монотонно повторяя этот стих. Потом до моего сознания внезапно дошло, что на Калле Гранде образовалась чудовищная пробка. У перекрестка, по меньшей мере, сотня полицейских направляли прибывающие машины на объездные пути. Я спросил у стоявшего на