избу. И как только открыли внутреннюю дверь, Аннушка сразу же включила свет, задёрнула плотные, спасающие от утренних лучей шторы и включила самовар… Соблазнительно запахло травяной заваркой - мятой и мелиссой.

Фатей незаметно для себя - словно вдохнул - выпил два бокала, вспотел. Он почти переборол сон, но сейчас его больше всего угнетала усталость. Хотелось вытянуться на постели в полный рост, отдохнуть хорошенько, чтобы выдержать новый день.

Он, то и дело оступаясь, медленно разделся и лёг поверх одеяла. Из полураскрытого бокового окна, выходящего в сад, тянуло едва заметной утренней свежестью. Было слышно, как похрустывает рассохшимися суставами старая сосновая изба. Матица тоже поскрипывала - казалось, по чердаку продолжает бродить ошалевший от дневной жары домовой. Из потолочных пазов сыпалась на пол древесная труха.

Отгоняя беспокойные мысли, Фатей незаметно уснул. Сон его был неровный, рвущийся. Иногда он проваливался в неизведанную бездну, где обитали покинувшие земной мир родные, близкие сердцу, люди. Они, светлые, бестелесные, стараясь не соприкасаться с ним, кружили возле Фатея и говорили, как ему казалось, что-то важное и пророческое. Он пытался запомнить сказанное, но почему-то забывал. Напрягая память, просыпался и, мучаясь от неопределённости, засыпал и наконец окончательно проснулся, ощутив, как по его лицу настойчиво ползают какие-то мелкие существа. Морщась, он попытался отмахнуться от них, как обычно отмахивался от комаров и мух, но это не помогло: по его разгорячённому лицу ползали капли пота.

Наручные часы, лежащие рядом, на журнальном столике, показывали одиннадцать. Так поздно Фатей никогда не вставал….

Аннушка уже хлопотала на кухне, готовила завтрак. Фатей почувствовал знакомый запах яичницы и тяжело вздохнул: есть ему не хотелось. Эх, была бы его воля, перешёл бы он в последнее время полностью на хлеб да квас - довольствуются же другие люди малым, не умирают! - но жена, следуя строгому правилу, продолжала пичкать его по утрам омлетами и кашами, и однажды, когда он, возражая ей, спросил: “А как же живут монахи?”, Аннушка, не запнувшись, ответила: “Нам далеко от них. Монаха и молитва питает”.

Наскоро перекусив, Фатей вышел в сад-огород. Прошёлся по дернистой, выгоревшей до желтизны дорожке, разглядывая, как растут после вечернего полива овощи, печально покачал головой и вернулся ко двору, под стоками которого стояла железная бочка и выброшенная за ненадобностью большая эмалированная ванна. Воды в бочке было на донышке. Ванна тоже была вычерпана, и на днище, в зеленоватой лужице, беспомощно барахталась пчела.

Фатей взял самые лёгкие, пластмассовые, вёдра, подтянул ремень потуже, надвинул поглубже белую, с клювом-козырьком, бейсболку и размеренно-неторопливым шагом человека, который решил ходить долго и упорно, направился к воротам.

Ближний колодец, довольно крепкий и ухоженный, находился недалеко от избы, в каких-то сорока метрах.

Опуская прикованное ведро в колодец, Фатей, по оставшимся кольцам цепи на барабане, без особого труда угадывал уровень воды. Весной, когда дачный сезон только начинался, приходилось недолго крутить захватанный до блеска железный ворот. Грунтовая вода, проникшая в колодец, была мутной, с характерным снеговым привкусом.

По мере того, как приближалась макушка лета, всё глубже и глубже опускалось “мирское”, купленное вскладчину, ведро, и всё чище, радуя глаза небесной голубизной, становилась колодезная вода…

Придерживая свободной рукой убегающую цепь, Фатей, дожидаясь глубинного всплеска, опускал железное ведро. За ночь вода в колодце прибывала, и всё же с каждым днём иссякали родниковые токи. Сейчас на деревянном барабане оставалось пять перехлёстнутых колец. Прошлым утром их было шесть.

Неторопливо, боясь расплескать, Фатей заполнил вёдра. Выпрямившись, невольно взглянул на обрывок пришпиленного к опорному столбу объявления - сельская администрация запрещала использовать питьевую воду для огородного полива.

Наполнив ёмкости, не повесил прикованное к цепи ведро на крюк, а поставил рядом со срубом, на приступок. Как бы предупредил других: скоро вернусь!

На этот раз Фатея опередила дачница-пенсионерка Полина Суворова. Не успел он выплеснуть вёдра в бочку, как она появилась возле колодца со своей жалобно повизгивающей самодельной тележкой, уставленной разнокалиберной посудой.

- Здравствуй, Николавна! - по-свойски сказал Фатей. Она деловито кивнула. Переливая ведро, пожаловалась:

- Ну и сухмень! Сколько ни лей на грядки, а лучше дождя не польёшь!

- Високосный год, - напомнил Фатей.

- Теперь каждый год високосный! - сказала Полина. - Просишь добра, а ждёшь худа.

- Кому как, а нам эдак! - согласился Фатей.

Из проулка выбежала босоногая девчонка. Переводя дух, она донесла:

- Баушк-баушк, а Васька лягуху в баклуше поймал!

- Ну и что? - равнодушно отозвалась Полина.

- Ва… Васька, - заволновалась Алёнка, - хочет лягуху убить. Я его отговаривала… Говорю: а может, это царевна-лягушка? А он не слушает. Говорит: поиграю с ней и убью. Если лягушку прикончить, то дождик пойдёт. Правда, баушк?

- Вот ирод! - возмутилась Полина. - Ремень по нему плачет!

Фатей улыбнулся, но быстро изменил выражение лица. Стараясь выглядеть серьёзным, уверенно, по-учительски, сказал:

- Ошибается Васька. Чтобы дождь пошёл, нужно не лягушку убить, а змею. Гадюку. А лягушку лучше не трогать - короста может по рукам пойти…

- Правда? - просияла Алёнка и, поправив пшеничную косичку, помчалась к брату с докладом.

Фатей помог Полине развернуть тяжёлую тележку в нужную сторону и взялся за скользкий, будто смазанный маслом, железный ворот.

К колодцу стали подтягиваться и другие водоносы. Тяжело, по-медвежьи, ступая, подошёл Стёпа Пчельник, от которого, казалось, пахло за версту воском и мёдом. Стряхивая с брюк травинки, Стёпа поделился с Фатеем:

- Со взятком, Иваныч, кранты. Луга бедны, да и на липу особой надежды нет. А кормиться пчёлам надо. Вот развёл сахарку в тазике, набросал туда сенца…

- Сено-то зачем?- не понял Фатей.

- Чтобы не утонули.

Занявшая очередь Лиза Стряпуха, сокрушённо охая, стала рассказывать о своём недавнем походе за земляникой:

- Пошла, значит, за Волчий овраг, в луга. Там ягод всегда полно было. Всё выгорело… Я - дальше, в лес. Думаю, хоть там, в тени, что-нибудь найду. Пустой номер. Посохла ягода, одни пупырики. А за Путилинской дорогой все ягодники кабаны разворотили. Перепахали, как трактора. Смотрю: пласты лежат. И что они там искали? Может, какие сладкие корешки?

- Подожди! - весело сказала бабка Лукерья, пристроившаяся к водоносам просто так,