- 1
- 2
- 3
- 4
- 5
- . . .
- последняя (57) »
которые сидели рядом с нами. Офицеры захлопнули дверь грузовика. Лысый мужчина, что сидел передо мной, издал стон.
— Мы все умрём, — сказал он. — Иначе и быть не может.
— Глупости! — быстро ответила мама.
— Но ведь умрём, — стоял на своём мужчина. — Это конец.
Машина быстро, резко поехала так, что люди начали падать из сидений. Лысый мужчина вдруг вскочил, перелез через край кузова и выпрыгнул. Упав на брусчатку, он взревел, словно зверь в клетке. Люди в кузове начали кричать. Машина с визгом затормозила, из кабины выскочили офицеры. Они открыли кузов, и я увидела, как мужчина извивается от боли на земле. Подняв его, энкавэдэшники закинули съёжившееся тело обратно в кузов. Было видно, что одна нога у него повреждена. Йонас закрыл лицо маминым рукавом. Я тихо взяла его за руку. Он дрожал. Перед глазами у меня плыло. Я крепко зажмурилась, а после опять открыла глаза. Машина снова рванула вперёд.
— Нет! — кричал мужчина, схватившись за ногу.
Грузовик остановился возле больницы. Всем, похоже, стало легче на душе: сейчас Лысому помогут. Но не тут-то было. Энкавэдэшники ждали, когда женщина, внесённая в список, родит. Чтобы, как только перережут пуповину, и мать, и её ребенка забросить в кузов.
5 Прошло почти четыре часа. Мы сидели в темноте перед больницей и не могли никуда выйти. Мимо проезжали какие-то машины, в кузовах некоторых из них под сеткой тоже сидели люди. На улицах начиналось движение. — Рано мы приехали, — сказал маме кто-то рядом. Мужчина взглянул на наручные часы. — Почти три утра. Лысый, лёжа на спине, повернул лицо к Йонасу: — Мальчик, закрой мне рот и зажми нос. И не отпускай. — Ну уж нет, ничего подобного он делать не будет! — сказала мама и притянула Йонаса поближе к себе. — Дура. Ты что, не понимаешь, что всё только начинается? У нас ещё есть шанс умереть достойно. — Елена! — донеслось с улицы. В тени деревьев я разглядела притаившуюся двоюродную сестру мамы, Регину. — На спине вам легче лежать? — спросила мама у Лысого. — Елена! — снова позвали, в этот раз чуть громче. — Мам, по-моему, она тебя зовёт, — прошептала я, не отводя взгляда от энкавэдэшника, который курил с другой стороны машины. — Она меня не зовёт, — сказала мама громко. — Она сумасшедшая! Ступайте отсюда, оставьте нас в покое! — прокричала она. — Но Елена, я ведь… Мама отвернулась и сделала вид, что поглощена разговором со мной, при этом не обращая внимания на сестру. Возле Лысого в кузов приземлился небольшой узелок. Мужчина с жадностью схватил его. — И это вы, добродетель вы наш, говорили о достоинстве? — сказала ему мама. Она вырвала из его рук узелок и спрятала у себя под ногами. Мне стало интересно, что внутри. Как мама могла обозвать собственную двоюродную сестру сумасшедшей? Ведь Регина так рисковала, когда пошла её искать! — Вы жена Костаса Вилкаса, проректора университета? — спросил мужчина в костюме, что сидел чуть ниже от нас. Мама кивнула, заламывая себе руки. Я смотрела, как мама заламывает себе руки. В столовой приглушённые голоса то становились громче, то затихали. Мужчины сидели уже несколько часов. — Милая, принеси им кофейник, — попросила меня мама. Я подошла ко входу в столовую. Над столом висела туча табачного дыма, которую не выпускали на улицу закрытые окна и задёрнутые шторы. — Возвращение на родину, если получится, — сказал папа и резко замолчал, когда увидел меня в дверях. — Не желаете ещё кофе? — спросила я, держа в руках серебряный кофейник. Кое-кто за столом опустил глаза. Кто-то кашлянул. — Лина, ты становишься настоящей юной леди, — сказал папин университетский товарищ. — И я слышал, ты очень одарённая художница. — Так и есть! — сказал папа. — У неё неповторимый стиль. И она невероятно умна, — подмигнув мне, добавил он. — Так значит, в мать пошла! — пошутил кто-то за столом. Все засмеялись. — Скажи-ка мне, Лина, — начал журналист, — что ты думаешь о новой Литве? — Вообще-то, — перебил его отец, — этот разговор не для юных ушей, не так ли? — Этот разговор для всех, Костас, — ответил мужчина, — и для детей, и для стариков. К тому же, — улыбнулся он, — не буду же я печатать это в газете! Папа заёрзал на стуле. — Что я думаю о советской аннексии? — Я с мгновение молчала, не глядя отцу в глаза. — Я считаю, что Иосиф Сталин — наглый агрессор. А также, что мы должны выгнать его войска из Литвы. Нельзя разрешать другим приходить на нашу землю и брать всё, что им пожелается, и… — Достаточно, Лина. Оставь кофейник и возвращайся к маме на кухню. — Но ведь это правда! — не отступала я. — Это несправедливо. — Хватит! — отрезал отец. Я вернулась на кухню, по пути немного задержавшись, чтобы подслушать, о чём они будут говорить дальше. — Не поощряй её, Владас. Она очень упрямая, отчего пугает меня до смерти, — сказал папа. — Ну что же, — ответил журналист, — теперь мы видим, насколько она похожа на своего отца, не правда ли? Настоящую партизанку воспитал, Костас. Папа промолчал. Собрание закончилось, и гости по очереди покидали наш дом через некоторые промежутки времени. Одни через главный вход, другие — через чёрный. — Ваш муж проректор университета? — спросил Лысый, всё ещё морщась от боли. — Ну, тогда его далеко повезли… Меня словно ударили в живот. Йонас в отчаянии взглянул на маму. — Собственно, я работаю в банке и видел твоего отца вчера вечером, — усмехнулся какой-то мужчина Йонасу. Я поняла, что это неправда. Мама с благодарностью кивнула ему. — Так, значит, видел его на полпути к могиле! — мрачно сказал Лысый. Я была готова испепелить его взглядом: сколько же клея нужно, чтобы заклеить ему рот? — Я собираю марки. Простой коллекционер, и они шлют меня на смерть, потому что я переписывался с коллекционерами из других стран. А сотрудника университета уж точно первым номером в список внесли за то, что… — Замолчите! — вырвалось у меня. — Лина! — остановила меня мама. — Немедленно извинись. Бедняге очень больно, он сам не понимает, что говорит. — Я всё понимаю! — ответил он, не сводя с меня глаз. Двери больницы открылись, и оттуда донеслись страшные крики. Энкавэдэшник тащил по лестнице босую женщину в окровавленной больничной рубашке. — Мой ребёнок! Пожалуйста, не трогайте моего ребёнка! — кричала она. Вышел другой офицер, в руках у него был какой-то свёрток. За ним выбежал доктор и схватил энкавэдэшника за одежду. — Пожалуйста, не забирайте новорождённого. Ребёнок не выживет! — кричал врач. — Господин, умоляю вас. Пожалуйста! Офицер развернулся и ударил
5 Прошло почти четыре часа. Мы сидели в темноте перед больницей и не могли никуда выйти. Мимо проезжали какие-то машины, в кузовах некоторых из них под сеткой тоже сидели люди. На улицах начиналось движение. — Рано мы приехали, — сказал маме кто-то рядом. Мужчина взглянул на наручные часы. — Почти три утра. Лысый, лёжа на спине, повернул лицо к Йонасу: — Мальчик, закрой мне рот и зажми нос. И не отпускай. — Ну уж нет, ничего подобного он делать не будет! — сказала мама и притянула Йонаса поближе к себе. — Дура. Ты что, не понимаешь, что всё только начинается? У нас ещё есть шанс умереть достойно. — Елена! — донеслось с улицы. В тени деревьев я разглядела притаившуюся двоюродную сестру мамы, Регину. — На спине вам легче лежать? — спросила мама у Лысого. — Елена! — снова позвали, в этот раз чуть громче. — Мам, по-моему, она тебя зовёт, — прошептала я, не отводя взгляда от энкавэдэшника, который курил с другой стороны машины. — Она меня не зовёт, — сказала мама громко. — Она сумасшедшая! Ступайте отсюда, оставьте нас в покое! — прокричала она. — Но Елена, я ведь… Мама отвернулась и сделала вид, что поглощена разговором со мной, при этом не обращая внимания на сестру. Возле Лысого в кузов приземлился небольшой узелок. Мужчина с жадностью схватил его. — И это вы, добродетель вы наш, говорили о достоинстве? — сказала ему мама. Она вырвала из его рук узелок и спрятала у себя под ногами. Мне стало интересно, что внутри. Как мама могла обозвать собственную двоюродную сестру сумасшедшей? Ведь Регина так рисковала, когда пошла её искать! — Вы жена Костаса Вилкаса, проректора университета? — спросил мужчина в костюме, что сидел чуть ниже от нас. Мама кивнула, заламывая себе руки. Я смотрела, как мама заламывает себе руки. В столовой приглушённые голоса то становились громче, то затихали. Мужчины сидели уже несколько часов. — Милая, принеси им кофейник, — попросила меня мама. Я подошла ко входу в столовую. Над столом висела туча табачного дыма, которую не выпускали на улицу закрытые окна и задёрнутые шторы. — Возвращение на родину, если получится, — сказал папа и резко замолчал, когда увидел меня в дверях. — Не желаете ещё кофе? — спросила я, держа в руках серебряный кофейник. Кое-кто за столом опустил глаза. Кто-то кашлянул. — Лина, ты становишься настоящей юной леди, — сказал папин университетский товарищ. — И я слышал, ты очень одарённая художница. — Так и есть! — сказал папа. — У неё неповторимый стиль. И она невероятно умна, — подмигнув мне, добавил он. — Так значит, в мать пошла! — пошутил кто-то за столом. Все засмеялись. — Скажи-ка мне, Лина, — начал журналист, — что ты думаешь о новой Литве? — Вообще-то, — перебил его отец, — этот разговор не для юных ушей, не так ли? — Этот разговор для всех, Костас, — ответил мужчина, — и для детей, и для стариков. К тому же, — улыбнулся он, — не буду же я печатать это в газете! Папа заёрзал на стуле. — Что я думаю о советской аннексии? — Я с мгновение молчала, не глядя отцу в глаза. — Я считаю, что Иосиф Сталин — наглый агрессор. А также, что мы должны выгнать его войска из Литвы. Нельзя разрешать другим приходить на нашу землю и брать всё, что им пожелается, и… — Достаточно, Лина. Оставь кофейник и возвращайся к маме на кухню. — Но ведь это правда! — не отступала я. — Это несправедливо. — Хватит! — отрезал отец. Я вернулась на кухню, по пути немного задержавшись, чтобы подслушать, о чём они будут говорить дальше. — Не поощряй её, Владас. Она очень упрямая, отчего пугает меня до смерти, — сказал папа. — Ну что же, — ответил журналист, — теперь мы видим, насколько она похожа на своего отца, не правда ли? Настоящую партизанку воспитал, Костас. Папа промолчал. Собрание закончилось, и гости по очереди покидали наш дом через некоторые промежутки времени. Одни через главный вход, другие — через чёрный. — Ваш муж проректор университета? — спросил Лысый, всё ещё морщась от боли. — Ну, тогда его далеко повезли… Меня словно ударили в живот. Йонас в отчаянии взглянул на маму. — Собственно, я работаю в банке и видел твоего отца вчера вечером, — усмехнулся какой-то мужчина Йонасу. Я поняла, что это неправда. Мама с благодарностью кивнула ему. — Так, значит, видел его на полпути к могиле! — мрачно сказал Лысый. Я была готова испепелить его взглядом: сколько же клея нужно, чтобы заклеить ему рот? — Я собираю марки. Простой коллекционер, и они шлют меня на смерть, потому что я переписывался с коллекционерами из других стран. А сотрудника университета уж точно первым номером в список внесли за то, что… — Замолчите! — вырвалось у меня. — Лина! — остановила меня мама. — Немедленно извинись. Бедняге очень больно, он сам не понимает, что говорит. — Я всё понимаю! — ответил он, не сводя с меня глаз. Двери больницы открылись, и оттуда донеслись страшные крики. Энкавэдэшник тащил по лестнице босую женщину в окровавленной больничной рубашке. — Мой ребёнок! Пожалуйста, не трогайте моего ребёнка! — кричала она. Вышел другой офицер, в руках у него был какой-то свёрток. За ним выбежал доктор и схватил энкавэдэшника за одежду. — Пожалуйста, не забирайте новорождённого. Ребёнок не выживет! — кричал врач. — Господин, умоляю вас. Пожалуйста! Офицер развернулся и ударил
- 1
- 2
- 3
- 4
- 5
- . . .
- последняя (57) »