серьёзный и вечно чем-то озабоченный Эрик. Целеустремлённый Рупер, относившийся к эксперименту, как к курсам повышения квалификации, после которых будет легче сделать карьеру. Скупой на эмоции, пунктуальный и расчётливый Лео. Вечно торопящийся и нетерпеливый Рон.

Нас, шестерых участников эксперимента, поселили на четвёртом этаже построенной еще в прошлом веке клиники нервных и психических заболеваний — корпус “F”. Воздвигли даже капитальную стенку между нашим отделением и остальной частью больницы — чтобы никто из посторонних не мог к нам попасть со стороны больницы. У входа с лестницы повесили табличку “Нейроинфекционное отделение”. Начальство со скрипом согласилось на обман и велело добавить биометрический замок. Такая табличка хорошо отпугивала людей, случайно поднявшихся на лестнице на четвёртый этаж. Больничные палаты переделали под то, что пытались назвать гостиничными номерами. Поменяли мебель. Разобрали стенку между ординаторской и комнатой дежурного врача и превратили в столовую, добавив небольшую электроплитку, микроволновку и тостер. Завтраки и обеды нам приносили из больницы, ужин мы часто делали сами. Выходить из нашей гостиницы полагалось только в белых халатах и шапочках, скрывавших выводы имплантированных электродов. Чтобы те, кто увидят нас случайно, во время перехода по длинному закрытому переходу из корпуса “F” в лабораторный корпус “С”, принимали за врачей.

Предупредили, что до окончания эксперимента мы не можем покидать клинику.

Была передача, в которой группу людей запирали в доме со стеклянными стенами, и вся частная жизнь героев оказывалась в поле зрения миллионов людей, коротавших вечера у телевизора. То, что происходило у нас, было похоже и не похоже. Не похоже, потому что все, что касалось нашего эксперимента, считалось врачебной тайной, и ни один фрагмент записи не мог быть нигде использован без нашего согласия.

Было похоже, потому что ничего личного у нас не оставалось. После имплантации биоэлектронных кристаллов и электродов наши биотоки попадали в аналитический центр лаборатории, где их дешифровывали с использованием новейших методик. Камеры наблюдения, которые кое-где попадались, были не в счет. Зафиксировали, что кто-то прошел по коридору — что из этого? А вот то, что постоянно проверяют твои биотоки, постоянно сканируют содержимое твоей памяти — пугало своей неопределенностью. Выругался — мысленно, разумеется — а им — научному персоналу — это доступно. Представил — все лишь мысленно — что скрывается за той модной юбочкой — и это может быть распознано в ИВЦ. Конечно, такое начиналось не сразу, а наступало по мере того, как мы овладевали искусством использования биоэлектроники.

Это был первый и самый сложный шаг. Самый важный. Решающий. Если мы не научим наш мозг использовать имплантированные кристаллы — их можно удалять и писать в отчёте, что эксперимент закончился провалом.

Как объяснить мозгу, что в организме появился новый элемент, новый орган, которого никогда прежде — на протяжении всей эволюции жизни на земле, не было?

С помощью биотоков можно научится управлять протезом руки. Потому, что мозг знает — раньше рука была, воспоминания о ней сохранились. Можно сделать даже протез глаза. Потому, что у человека, родившегося слепым, в мозгу есть всё необходимое для приёма сигналов по зрительным нервам от глаз. Эволюция позаботилась. И страшную патологию — отсутствие глаз — можно хоть как-то исправить.

Попытка объяснить мозгу, что ему доступен новый боиоэлектронный орган, напоминает сказочное “Пойди туда — не знаю, куда и принеси то, не знаю что!”.

Я сижу с доктором Анной у сдвоенного монитора. Она сразу сказала, что работать будем именно так — я не пациент и не подопытный кролик. Я ученый, занятый научным исследованием. Её полноправный коллега.

— Попробуй вспомнить своё детство, — просит она. — Самые ранние впечатления.

Я помню себя с трёхлетнего возраста. Мы с папой идем по парку, и я вижу карусель. Останавливаюсь, и долго, как зачарованный, смотрю на неё. Наверное, прошу у отца покататься, ибо следующее воспоминание — отец сажает меня на красивую лошадь из папье-маше. Но я хочу вместе с отцом! Я боюсь один! Возможно отец, объясняет, что это детская карусель, и ему туда нельзя. Я реву, и отец снимает меня с лошади. Я забираюсь на руки и крепко обнимаю. Я не хочу расставаться с ним хотя бы на секунду.

— Как выглядел отец? Как он был одет?

Я пытаюсь прорваться через толщу воспоминаний. Но всё расплывчато и не ясно.

— Ищи! Ищи по всем закоулкам памяти! Это очень нужно!

Я сижу с закрытыми глазами и пытаюсь вспомнить, как выглядел, и как был одет в тот день, тридцать лет назад. Я умоляю свою памяти — помоги мне!

В голосе доктора Анны появляются нотки мольбы. Подобно тому, как я умоляю свою память вытащить из самых дальних закутков её воспоминая о том летнем дне, она умоляет ещё напрячься, мы близки к цели!

В мозгу регулярно вспыхивают парами искорки. Это импульсы, посылаемые из вне в мою новую память. По вживлённым электродам. Я вижу искорки — значит, дополнительная память работает и передаёт раздражения в мозг — как и полагается. Мы бьёмся над тем, как научиться управлять ими.

Я пробую ещё, и ещё раз пробиться в туе уголки памяти, в которых должны были остаться подробные воспоминания об отце в тот день тридцать лет назад.

Я чувствую, что доктор Анна трогает меня за руку. Открываю глаза.

— Остановись. Отдохни. — Она показывает на экраны.

Уровень эмоционального напряжения — как любит она говорить — зашкаливает. Никакой шкалы, разумеется нет, это не скорость которую можно измерить в каких-то общепринятых единицах. Есть разработанная в лаборатории методика, способная превратить эмоциональное напряжение в график на экране. Сейчас он напоминает восхождение на вершину. Ещё несколько графиков следуют вдогонку эмоциональному напряжению. Один из — пульс. Вершина этого графика замерла возле отметки “160”.

— Что-то есть, — в очередной раз говорит она. — Вот возбуждающие импульсы, а вот — отражённые сигналы. Ты их видишь! Отдохнёшь, и мы попробуем по-другому.

На втором экране — размытый силуэт мужчины, слегка ссутуленного, словно он собирается бежать. Анна видит, что я изучаю картинку.

— Это ты так представлял отца. Никаких конкретных деталей. Схема.

Они умеют фиксировать зрительные и слуховые образы, возникающие в мозгу. Из-за этого персонал, работающий с нами — биологи, аналитики, лаборанты и даже программисты — были строго предупреждены перед началом эксперимента.

— Тем, кто умеет обижаться — здесь не место, — говорил шеф