Вага сунул мне под нос здоровенную фигу. — Или я врежу...

Храбрая Алена шагнула навстречу разбойнику.

— Ты что это надумал? — строго сказала Алена. — Немедленно отдай. Она ему нужна. Он пишет книги.

— Знаю, что писатель. — Вага захохотал.

— А ну, посмотри мне в глаза! — потребовала девочка.

Он взглянул в сурово-зеленые бездонные глаза. И отвернулся.

Нехотя протянул авторучку.

— Я просто хотел ему врезать, — лениво зевнул он.

— Врежь лучше стекло, которое разбил вчера, — парировала с улыбкой Алена.

И точно угадала.

Вага распсиховался, заорал, отступая:

— Какое стекло? Где я тебе его возьму? Вырежу у тебя, что ли?

Все это время я оглядывался на наше парадное. В любую минуту могла выскочить мать с веником или кочергой, если ей крикнет кто-нибудь в форточку, что меня обижают. Ее Вага побаивался. Но я-то надеялся, что вот-вот в темном проеме появится высокая фигура отца.

Отец так и не вышел.

— Гони отсюда! — велел я Ваге. — Исчезни! Или худо будет...

— Четверо на одного? Ну, фрайеры!.. — Вага круто развернулся, убежал.

— Он всегда такой? — спросила Лена.

— Нет, не всегда...

Я улыбнулся, вспомнив, как ранней весной мы с Вагой загорали на крыше сарая, болтали всякую чепуху, и вдруг он вскочил, схватил меня за ногу: «Слушай, писатель!..» И прочитал первые в своей жизни стихи:

Он тогда совсем обалдел от внезапной радости.

О стихах я ребятам рассказать не успел. К нам бежал, размахивая над головой ремнем со сверкающей бляхой, Вага со своими ребятами и кричал во всю глотку:

— Разойдись! Я псих! Убью-у-у!

Мы сплотились тесной кучкой, сжали кулаки, готовясь к отпору.

И крик оборвался. Вага остановился, попятился, исчез. Кто-то успел шепнуть ему страшную новость, которая ползла по двору: Лешу Манина убили...

Меня качнуло. Я наверняка знал, кто убил моего друга. Точнее, я вспомнил про это: я-то из другого времени. Карлуша! Вежливый белокурый парень из соседнего двора, помощник провизора угловой аптеки. Он убивал безоружных из зависти. Увидит у девушки часы или у старика новый галстук, тихо отзывает в сторонку, требует: отдай! Попробуй только возрази... Леша вот возразил, когда нес подаренные коньки, а Карлуша уже мысленно примерил «гаги» на свою ногу. Эх, из-за коньков! А Вага ведь нож выточил на заводском станке для Карлуши.

Вот и убежал.

Я беспомощно оглянулся: где же вы, друзья детства, — Игорь, Витек, Юрка, Леха? Нет, Лехи больше не будет. А где-то рядом прячется Карлуша. С Лехиными коньками. Страшно.

И вдруг страх прошел. Я разглядел сквозь сиреневые кусты дядю Серегу в белой гимнастерке. Он давно наблюдал наш с Вагой спор, но пока не вмешивался. Я успокоился. Берегись, Карлуша! Милиционер скоро тебя настигнет. Будет тебе справедливый суд. На котором, правда, ты так ничего и не поймешь.

Зато мать Карлуши придет к нам во двор, станет на колени перед Лехиными окнами и простоит до утра.

Сжалось сердце. Я не хотел ввергать детей будущего в тяжкое испытание.

Сказал:

— Кир, возвращаемся домой!

Он кивнул, сложил руки топориком, нацеливаясь на глухую бревенчатую стену склада. Мы выстроились за его спиной. И пошли прямо на стену.

На ходу я крикнул:

— Привет, дядя Сережа!

И увидел взмах белого рукава над красной петлицей.

Утренние и вечерние киносеансы

— А тебя всю жизнь звали писателем?

— Да, так случилось, — отвечал я Алене и братьям. — В детстве я мечтал быть продавцом детских книг и сказал об этом вслух. Вот и стал дворовым писателем.

— Разве это плохо? — возразила девочка.

— Нет, совсем не плохо. Были клички менее уважительные. Инженер. Интеллигент. Ни в чем не повинных обладателей этих кличек встречали смехом и подзатыльниками.

— Какое варварство! — Алена дернула плечом.

— Варварство, конечно. Но еще и школа жизни. Только вы не подумайте, что весь мир тогда состоял из хулиганья и бандитов. Настоящие люди воевали, трудились, помогали друг другу. А это так, временная накипь.

— А Вагу ты больше не встречал?

— Однажды встретил.

...Я узнал его сразу, как только сел в такси. И он меня, разумеется, тоже, только не подал виду. Когда машина разогналась, я сказал в твердую широченную спину: «Привет, Вага!» «Привет, писатель, — отозвался он, мельком глянув в зеркальце. — Ты стал заправским писателем». «А ты заправским шофером».

После войны он стал шоферить. Остепенился, вырастил двух дочерей. Никто из таксистов лучше его не знал Москву.

— Между прочим, одна из его дочерей киноактриса, — сказал я ребятам.

— А... — Алена махнула рукой. — Киношка. Его навалом, и все скучное.

— Так уж и все?

Мы сидим с ребятами в моем кабинете. Левая нога в гипсе, она значительно перетягивает правую, зато я могу безболезненно ковылять по комнате. В Склифосовке я был, но всего два дня, пока не затвердел гипс на сломанной пяточной кости.

Когда мы вернулись из мая 1944 года в маленький арбатский двор, я нашел костыли и свой портфель по эту сторону забора, а ребята вызвали из автомата «Скорую». Конечно, в таком состоянии да еще при быстрой выписке я не успел осмотреть больницу. Но, лежа на койке в деловых покоях научно-исследовательского института скорой помощи имени Н. В. Склифосовского, вспомнил, как по заданию нашей биологички Риммы Сергеевны мы, восьмиклассники, приходили сюда за советами и мастерили потом наглядные пособия для уроков анатомии. Что ж, излечение человека всегда наглядно, сурово и конкретно. Надо постигать истину ежедневно многие-многие годы, чтоб стать такими хирургами «шереметевки», как знаменитые Склифосовский, Юдин, Петров.

Хотя Сергей Сергеевич Юдин, главный хирург института, прославленный на весь мир ученый, работал тогда буквально в двух шагах от нашей школы, он был далек и абстрактен для нас. Зато мы открыли хирурга в нашем товарище Лене Могиле. Этот здоровяк с могучим замогильным голосом всегда потешал класс, как только начинал отвечать у доски. И вдруг в девятом классе мы потеряли Леню. Мы извелись в догадках: как же так — вроде не двоечник, из обеспеченной интеллигентной семьи — и пошел в санитары Склифосовского? Кого он там возит на каталках, за кем ухаживает, разве это мужское дело? А он решил, что именно мужское.

В больнице, ковыляя на костылях по лестнице, я увидел впереди знакомую грузную фигуру, стрельнул в спину школьным паролем: «Молчи, Могила!» «Уже не Могила», — прогудел Леонид, не оборачиваясь. В