реабилитацию, все было другим. Красивые шторы на окнах, современная мебель, кровати. На стенах висели картины. Здесь - старые кровати, тумбочки, серые, давно не видевшие ремонта, стены, обстановка действовала угнетающе. "Пахнет старостью, мочой, нездоровьем,- подумала Лидия Григорьевна. - Памперсы они, видимо, редко меняют, запах безнадеги. Надо чем-то заняться". Взяла с тумбочки журнал, который положил сын. И поняла, что читать не сможет. С глянцевой обложки смотрели красивые, преуспевшие в жизни звезды театра, кино, эстрады. "Будто я на другой свет попала. Я ведь никогда не жила, как звезды, но сносно было. А здесь, словно погребенные заживо".

  - Расскажи о себе, Лида, - попросила Мария, - переживаешь, обстановка не нравится? Привыкнешь! Когда меня привезли, места себе найти не могла. Плакала, все хотелось встать на ноги, пойти домой, дважды с кровати падала... Бог вот так мой путь начертал, не могу ходить после инсульта. Лучше быть бомжем, но на своих ногах. Я шесть лет здесь. Мне восемьдесят один год. Я тебе свою биографию расскажу. Родилась в деревне Ивки, пятьдесят километров от города. Мне четыре года было, когда мать ранило осколком мины в войну, она кровью истекла на моих глазах. Старшая сестра пыталась помочь, но умерла мама. Отец на фронте был, осталось нас трое, я младшая, брату шесть лет, сестре двенадцать. Забрала нас к себе сестра отца, мы в одной деревне жили, у нее своих пятеро было. Голодали, ходили по деревням, попрошайничали, но выжили. Отец вернулся живым, царапины за войну не получил, но раненый в душу был войной, смертью мамы. Больше не женился, но и пожил мало, мне двенадцать лет исполнилось, когда помер. В пятнадцать я уже дояркой работала, на хорошем счету была. Замуж в девятнадцать выскочила, за тракториста. Григорий добрым был, но любви не было, так и не познала я любви за жизнь. Не дал мне Бог испытать любви. Книжки читать любила, про любовь... Первым сын родился, Толей назвали, потом дочь Зинаида. Жили в начале восьмидесятых хорошо, в доме все было: холодильник, телевизор, стенка, хрусталь, ковры, не хуже городских. Дом был ладный! Григорий все умел делать, выпивал по праздникам, на меня руку ни разу не поднял, детей баловал. Умер в шестьдесят два года. Дочь уже в городе жила, своей семьей, а сын не поладил с женой, колхоз еле дышал, уехал на заработки в Москву и сгинул, вот уже двадцать два года нет весточки. Может, в рабстве, может, убили. Знать бы как за него молиться! Молюсь, как за живого... Семь лет назад дочь стала звать к себе, я продала дом, деньги ей отдала. Двухкомнатную квартиру продали, трехкомнатную купили. И со мной беда - инсульт! Все работают! Кому за мной ухаживать? Решили сюда, в других интернатах хуже... Меня сюда взяли потому, что орден Ленина за труд доярки.

  - Орден Ленина!

  - Да!

  - Большая награда!

  - Большая, меня тогда чествовали всем колхозом! Почет, уважение были...

  - А где сейчас орден?

  - Внучка продала за пятьдесят тысяч рублей, телефон себе модный купила...

  - Наглая какая!

  - Не суди ее, я не сужу. Им хочется хоть что-то иметь, карабкаются из нищеты! Из моей памяти не вычеркнуть, как мне орден вручали. Уважали людей, хотя сейчас иное говорят...

  - Я тоже считаю, что раньше людей ценили, а не деньги. Не были мы ни винтиками, ни шпунтиками, - сказала Валентина.

  - А у вас что? - спросила Лидия Григорьевна заинтересованно, ей стало легче, люди хорошие, беда общая, надо вместе выкарабкиваться, решила она.

  По характеру Лидия Григорьевна была человеком действия. Никогда в жизни не пасовала перед трудностями, сидеть, сложа руки, не могла. Мария рассказывала про свою жизнь искренне, но она смирилась с ситуацией, как будто ждала одного - смерти. Лидия Григорьевна свято верила, что нельзя мириться, надо действовать: "Надо оптимизм в них воскресить, а то похоронное настроение витает",- решила она.

  - У меня семьи не было, не случилось. Один племянник, сын сестры, остался, в Москве живет, раз в три месяца приезжает, раз в неделю звонит. А больше никто,- сказала Валентина.

  - А сколько вы здесь?

  -Тоже шесть лет. Мне восемьдесят исполнилось. Квартиру однокомнатную подарила племяннику. Сорок пять лет проработала учительницей, математик по образованию.

  - И ученики не навещают?

  - Так мне восемьдесят. Ушла из школы в шестьдесят шесть, навещали, заходили, хорошие люди выросли, а потом инсульт, меня сюда определили, в квартире чужие люди живут, племянник ее продал, у него сын заболел, лечить надо было.

  - Так можно через интернет найти ваших учеников.

  - Зачем людей тревожить?

  - Потревожим!

  - Какая ты заводная...

  -Это есть и всегда было. Всегда хотелось всем помочь. Я свое за это получала, но избавиться от сочувствия не могла. Надо жить на полную, пока живы.

  - Я не хочу жить, молю Бога, чтобы прибрал. Это не жизнь, - сказала Мария.

  В это время раздался звонок на ее сотовый, она вздрогнула, подтянулась здоровой рукой за веревку, привязанную к спинке кровати, осторожно, будто брала какую-то драгоценную вещь, взяла телефон, нажала кнопку.

  - Здравствуй! Как всегда себя чувствую. Не приедешь? Не можешь на этой неделе... Плохо себя чувствуешь... Как Леночка, Павлуша? Слава Богу! Обнимаю, целую! - Осторожно нажала кнопку, положила телефон на тумбочку, легла, отвернув голову к окну.

  - Плачет, - сказала Валентина.

  - Чего плачешь? - спросила Лидия Григорьевна. Мария молчала, а Валентина продолжила:

  - У меня детей нет, мне и обижаться не на кого. А у нее и у Анны - дочери. Богадельни для одиноких и то не мед, а у кого дети, то смириться с этим трудно. И сколько лет не пройдет, а все думают: "Как это мать на старости лет, больную, немощную, отдать в интернат!". Эта боль занозой сидит. Мне не на кого обижаться, а все думаю: как это я никому не нужна осталась, жизнь нелегкую прожила... А у нее и дочь, и внучка, и правнук. Дочь раз в месяц приезжает и то не всегда, а живет в десяти минутах езды, пешком полчаса. Мы не дураки, понимаем все, не перестали чувствовать,