в гестапо, – сквозь слезы выдавил Верке. – Я знаю, как они умеют пытать и мучить людей. Я там не выдержу, слышите, не выдержу! Я слабый человек, а они сильные. Они делают историю, а я не могу! Мне обидно, но я не могу убивать людей!

– Почему вы решили, что я вас везу в гестапо? – хладнокровно осведомился Харман.

– А куда же еще? Не в гости же к вам мы едем!

– В определенном смысле, вы правы. В гости. Я не могу пока сказать вам, куда именно мы направляемся, но я могу гарантировать, что там вы будете на свободе и в безопасности.

Некоторое время солдат пристально смотрел на Хармана, потом спросил:

– Кто же вы, господин обер-лейтенант?

– Если бы я знал, – сказал Харман. – К сожалению, я и сам этого не знаю.

– Куда мы все-таки едем? – опять спросил Верке.

Харман вместо ответа спросил, сможет ли солдат вести эту машину. К его облегчению, Верке утвердительно кивнул.

– Хорошо, – сказал Харман. – Дело в том, что я забрал вас и детей – они у нас в кузове – против воли начальства Харвица. И сейчас за нами в погоню из лагеря выезжает моторизованное подразделение СС. Я там наделал шуму, и теперь они хотят догнать и убить нас.

– Откуда вы знаете про погоню, господин обер-лейтенант? – спросил Верке удивленно. – Сзади никого не видно.

– Знаю, – спокойно сказал Харман. – Причем мы не сможем от них уйти. Все дорожные посты уже предупреждены. Ближайший из постов будет у въезда на мост. Там они и нагонят нас.

Только теперь Харман почувствовал – сумел наконец почувствовать, – как безмерно устал. Он глянул на часы. До срабатывания штуки, закрепленной под днищем машины, оставалось еще около часа.

Когда в алом свете восходящего солнца вдали перед ними показался мост, а сзади, на шоссе, стали появляться черные точки, Харман остановил машину. По его указанию Верке сел за руль и осторожно тронул машину с места.

– Теперь держите скорость не меньше шестидесяти и внимательно слушайте меня, – сказал Харман.

Въезд на мост был перегорожен шлагбаумом, из-за небольшой баррикады в виде мешков с опилками торчал в сторону машины ствол скорострельного пулемета. Мишина стала замедлять ход: вопросительно покосившись на Хармана, Верке притормаживал.

– Не бойся, – сказал ему Харман. – Maшина снесет шлагбаум, как спичку. Остальное я беру себя. Насчет того, что я тебе объяснял, всё понял?

Верке кивнул, не отрывая глаз от дороги. Нервы у пулеметчика, видно, не выдержали, и он ударил по машине длинной очередью. Пули зацокали по асфальту перед машиной. Верке на миг сбросил скорость, и в это мгновение Харман, схватив автомат и сумку с гранатами, выпрыгнул прямо на шоссе и перекатился на обочину. Едва за ним захлопнулась дверца, Верке снова рванул машину вперед, припав к рулю.

Все получилось так, как рассчитывал Харман. Эсэсовцы, вопя, палили по машине, стараясь попасть в лобовое стекло, шлагбаум от удара бронированным бампером разлетелся на куски, и машина понеслась по мосту.

С немыслимой быстротой Харман швырнул за баррикаду пару гранат, а потом, в несколько прыжков оказавшись у мешков, дал две длинные очереди из автомата.

Вдруг сзади к нему метнулась тень. Харман повернулся. Чудом уцелевший жандарм прыгнул на него, держа наперевес карабин с примкнутым плоским штыком-ножом, и этот штык шел прямо в горло Харману. Мышцы обер-лейтенанта среагировали мгновенно. В то время, пока мозг оценивал сложившуюся ситуацию, тело само отклонилось вбок – не на много, но ровно настолько, чтобы уйти из-под удара – правая рука схватила ствол карабина и дернула на себя так, чтобы солдат потерял равновесие, а левая коротко, без размаха, ударила противника снизу под челюсть. Жандарм весь обмяк и рухнул. Ноги его еще дергались, но он был уже мертв.

За это время погоня приблизилась настолько, что Харман мог разглядеть преследователей. Эсэсовцы были на мотоциклах с колясками, а за ними катил бронетранспортер.

К счастью, пулемет на баррикаде нисколько не пострадал от взрывов гранат. Харман подпустил мотоциклы на дистанцию прицельного выстрела и одной очередью срезал передних. Эсэсовцы остановились, спешились и залегли в кювете. Прошло некоторое время, прежде чем они опомнились и под прикрытием бронетранспортера, который бил из пулемета, пошли в атаку.

Нужно было уничтожить бронетранспортер. Харман подпустил его метров на сто и швырнул ему под колеса гранату. Бронетранспортер скрылся в дыму, съехал в кювет и смачно зачадил. Из его люков во все стороны посыпался экипаж, но Харман спокойно расстрелял солдат из пулемета. Цепочка эсэсовцев дрогнула и залегла. Перед ней кто-то метался, размахивая пистолетом и рыча неразборчивые команды. "Это Шарц. Он мне уже надоел", подумал Харман и снял ротенфюрера прицельным выстрелом.

Однако вскоре эсэсовцы окружили Хармана с трех сторон и, строча из автоматов, ринулись на штурм баррикады. После длинной пулеметной очереди снова залегли. Потом опять пошли. И опять залегли.

С каждым броском их ряды все больше редели, но они неуклонно приближались к Харману, и ему приходилось быть очень внимательным, чтобы не подпустить противников на расстояние, достаточное для броска гранаты.

Он знал, что долго не продержится, но ему нужно было продержаться еще как минимум четверть часа. Каким-то вторым, внутренним зрением он видел, что в этот момент Верке сворачивает машину в лес и медленно едет по ухабистой просеке.

Некоторое время он не давал поднять головы залегшим эсэсовцам непрерывным огнем из пулемета. Потом лента кончилась, а заправлять новую было уже некогда.

Отстреливаясь из автомата, Харман стал перебежками отступать по мосту на другой берег. Вдруг что-то тяжелое ударило в ногу и в спину, он упал и оглянулся. С другого конца моста ехали мотоциклисты, и от них к нему тянулись красивые светящиеся трассы. Это было подкрепление противнику. Харман оказался в окружении.

И тогда он выдернул зубами чеки из двух гранат, сжав их в кулаках, и стал ждать, когда эсэсовцы приблизятся к нему вплотную. И время впервые показалось ему длинным-длинным…

* * *

Когда погас голографический экран и в зале зажегся свет, какое-то время они сидели молча, не шевелясь. И хотя это был уже не первый просмотр, их и на этот раз постиг невольный шок от увиденного.

Александр Семенович Крондо молча сидел перед четырьмя людьми и пытался угадать то, что они сейчас думают, но лица этих четверых были непроницаемы.

Жан Сонгаль, инженер-роботехник, сжимал в руке какую-то книгу, и выражение его лица было озабоченным. Альберт Какучая, программист, толстый великан, раскуривал трубку, и казалось, что в этот момент для него это было