внимание процессу завоевания ими ряда районов бывших римских провинций. В книге Куртуа содержатся также интересные наблюдения по отдельным вопросам социально-экономической истории поздней Римской Африки и государства вандалов ^[8]. Весьма существенный вклад в изучение религиозной борьбы в Римской Африке внесли капитальные работы Френда и Бриссона ^[9], в которых особенно примечательным является стремление авторов выяснить социально-политическое содержание этой борьбы.

Мы назвали лишь те работы западных историков, которые представляют наиболее непосредственный интерес для нашей темы. Перечисление многих книг и статей, в той или иной мере затрагивающих историю поздней Римской Африки либо посвященных анализу отдельных более частных вопросов, заняло бы слишком много места. Необходимо, однако, указать на некоторые наиболее типичные для западной историографии концепции истории Северной Африки IV—V вв.

Кризис и падение римской власти в Африке рассматриваются в подавляющем большинстве работ западноевропей-{6}ских и американских историков не как этап перехода от старого общественного строя к новому, но прежде всего как деталь в общей картине гибели римской цивилизации и возвращения к варварству. Отрицательное значение этого процесса обычно не вызывает сомнений у исследователей. Для Куртуа «дероманизация» Африки — это «драма», захват дикой природой территории, оставленной людьми. В тех же мрачных тонах рисуют упадок римской власти многие другие авторы. При этом весьма характерно, что в работах последних лет, особенно во французских, как наиболее отрицательный факт рассматривается не столько завоевание Африки вандалами, сколько связанное с ним расширение территории, захваченной берберами. Куртуа видит секрет «драмы Африки» в том, что благодаря религиозным противоречиям римлян с арианами-вандалами оказалось невозможным слияние римского и германского миров во имя спасения римской цивилизации от варваров-берберов. Эти идеи Куртуа развил впоследствии Ж. Каркопино ^[10], который упрекает вандалов в том, что они не смогли установить контакт с более цивилизованными и романизованными берберами и открыли поэтому дорогу диким кочевникам. Вандалы, с точки зрения Каркопино, несут также ответственность за вытеснение латыни семитическим пунийским языком, что облегчило впоследствии завоевание Африки семитами-арабами.

В этих рассуждениях весьма отчетливо проступает влияние настроений определенных кругов французского общества, заинтересованных в сохранении колониального господства Франции в Северной Африке. В римском господстве в Магрибе пытаются найти историческое оправдание современной колониальной политики, а вандальское завоевание рассматривают как событие, которое могло бы при более благоприятном совпадении обстоятельств сохранить «западное влияние» в этой стране. Поскольку вандалам это не удалось, произошло худшее: захват Африки берберами, а потом и арабами. Эта тенденция определенной части современной французской историографии откровеннее всего выражена в книге А. Бертье «Алжир и его прошлое». «Самое неприятное, — пишет автор, — это слишком легко допу-{7}скаемая мысль, что Северная Африка стала частью Востока, населенной арабами... и управляемой исключительно мусульманской религией, которая ведет к игнорированию всего, связывающего население Магриба с нашим западным миром, т. е. солидарности интересов и возможностей сообщества» ^[11]. Таким образом, обычное для западной литературы по истории империи акцентирование «цивилизаторской роли» Рима усиливается, поскольку речь идет о Северной Африке, выдержанным в духе империалистической идеологии противопоставлением Запада Востоку. Разумеется, далеко не во всех работах западных историков эти идеи занимают столь доминирующее место, как в книге Бертье, но в той или иной степени они оказывают влияние на большинство исследователей. Даже в таком серьезном труде, как книга Френда, ценность наблюдений автора, относящихся к социальным предпосылкам оппозиционного империи движения донатистов, снижается из-за его стремления представить донатизм одним «из движений, которые вели к уничтожению классической культуры в Западном Средиземноморье» ^[12]. В то же время некоторые авторы (например, Каркопино, Уормингтон) рассматривают историю берберов только с точки зрения влияния на них римской культуры и римских политических учреждений, совершенно не пытаясь выяснить внутреннее содержание развития берберских племен.

Вопрос о судьбах классической культуры и латинского языка в Северной Африке, несомненно, заслуживает изучения, но это не означает, что можно подменять этим вопросом всю проблему перехода от античности к средневековью, которая прежде всего является проблемой социально-экономической истории.

Тенденция к идеализации римского господства в Африке нередко ведет к игнорированию острых классовых противоречий и проникновению в историческую литературу предвзятых схем, находящихся в серьезном противоречии с фактами. Так, Ш. Сомань ^[13] в своих работах в неоправ-{8}данно розовых тонах рисует юридическое и экономическое положение африканских колонов и отрицает социальную и антиримскую направленность выступлений трудящихся слоев, Хейвуд объясняет эти выступления чисто религиозными мотивами ^[14], а Уормингтон вообще отрицает наличие «сколько-нибудь глубоких антиримских настроений среди туземного населения».

При таком подходе к вопросам социальной истории, разумеется, трудно дать в какой-либо мере убедительное объяснение причин падения римского господства. Уормингтон, характеризуя упадок Римской Африки в V в., ссылается на «неодолимые трудности», с которыми столкнулись императоры этого времени, но в чем эти трудности состояли, не разъясняет ^[15]. Каркопино видит причину упадка римской цивилизации в нежелании римлян колонизовать менее доступные районы, что обусловливало проникновение на их территорию нероманизованных берберов ^[16]. Ссылки на те или другие особенности политики Поздней империи преобладают и в других работах, где так или иначе ставится данная проблема. В то же время современные западные авторы отказываются видеть какие-либо иные последствия падения римской власти, кроме вытеснения «цивилизации» «дикостью». В социально-экономическом строе Вандальского королевства они не усматривают сколько-нибудь серьезных отличий от отношений, господствовавших в Римской Африке позднего периода и дают весьма одностороннюю интерпретацию аграрным документам конца V в.

Важно вместе с тем отметить, что в последнее