тоже приходилось вкалывать независимо от ее желания, состояния здоровья. Она рассказала ему, как прошлой зимой в Голливуде ей, зверски простуженной, пришлось падать в открытую, продуваемую всеми ветрами лагуну.
— Шесть раз — а меня всю трясет, температура сто два. Но каждый день съемок стоил десять тысяч долларов.
— Неужели нельзя было снять статистку?
— Ее и снимали, сколько могли, а когда шел крупный план, деваться было некуда.
Ей было восемнадцать лет, и я невольно сравнил ее с другими знакомыми девушками — отважная, независимая, уже многого добилась в жизни, работа с людьми научила ее обходительности. По всем показателям они и в подметки ей не годились, прямо девушка моей мечты… но сбыться моей мечте было не суждено — в ее глазах я видел интерес к бархатным, сияющим глазам Долли.
— Сходим куда-нибудь сегодня вечером? — спросила она его.
Увы, ответил он, вынужден отказаться. В Нью-Йорке была Виена, и они договорились о встрече. Что принесет эта встреча — примирение или окончательный разрыв, — этого не знал ни я, ни Долли.
Когда Дейзи подвезла нас к «Ритцу» и мы вышли из машины, в их глазах я увидел истинное, хотя и скрываемое сожаление.
— Классная девушка, — сказал Долли. Я согласился. — Меня ждет Виена. Сними нам с тобой номер где-нибудь в Мэдисоне, ладно?
Мы расстались. Что произошло между ним и Виеной, я не знаю. Он не рассказал мне об этом по сей день. Зато несколько удивленных и даже негодующих очевидцев доложили мне о том, что произошло чуть позже.
Примерно часов в десять вечера Долли вошел в гостиницу «Амбассадор», подошел к стойке спросить, в каком номере остановилась мисс Кэри. У стойки толпился народ, в том числе и старшекурсники из Йеля и Принстона, бывшие днем на игре. Они были слегка на взводе, и, видимо, кто-то из них знал Дейзи и безуспешно пытался поговорить с ней по телефону. Долли был погружен в свои мысли и, надо полагать, прошел сквозь толпу без особой деликатности. Подойдя к стойке, он попросил соединить его с мисс Кэри.
Один из молодых людей отступил в сторону, недовольно взглянул на него и спросил:
— По-моему, вы слишком торопитесь. Кто вы такой, интересно знать?
В вестибюле, как водится, повисла тишина, и все, кто стоял поблизости, обернулись. Долли словно очнулся; жизнь сама все так подстроила, чтобы ему задали именно этот вопрос, причем выбора у него нет — надо отвечать. Но он продолжал держать паузу. А маленькая толпа ждала.
— Вообще-то, я Долли Харлан, — небрежно произнес он. — Что дальше?
Это было уже слишком. Снова наступила тишина, потом вдруг послышался легкий рокот, голоса:
— Долли Харлан? Что? Что он сказал?
Портье услышал его фамилию; назвал ее, когда в номере мисс Кэри сняли трубку.
— Мистера Харлана просят подняться.
Долли повернулся, оставаясь наедине со своим успехом, но вдыхая его полной грудью. Внезапно он понял, что долго держать свой успех взаперти не сможет; душа его пела, и это было прекрасно, но ощущение триумфа будет с ним еще дольше, и совсем надолго в его памяти поселится воспоминание об этом дне. Высокий, с гордо распрямленной спиной — победитель во всем своем великолепии, — он пересек вестибюль, равно безразличный и к судьбе, что ждала его впереди, и к негромкому шепоту сзади.
