– Он не жжётся, – сказала Лозка. – Потрогайте.

– Хм…

Переложив палку, дичок протянул к огоньку на Лозкином мизинце длинный белый палец. Тае вдруг показалось, что огневица сейчас перепрыгнет с дочки на старика, и это было бы спасение, но ничего не случилось.

– Не жжётся, – сказал дичок и, выпрямившись, пососал палец. – И чего вы хотите?

– Юку увидеть, – сказала Кетола, – она, говорят, может огневицу вывести.

– А надо?

– Нельзя с ней, – твёрдо сказала Тая.

– Нельзя, – подтвердил Исмар.

– Ладно, – дичок развернулся, – ступайте за мной.

Шатёр Юки Многоглазой жался к лесной опушке. Им пришлось пройти через всё Койбасы, ёжась от звуков, шевелений и странных, горбатых теней. Лозка держалась у ноги матери. Пальцы она стиснула в кулачок, но огневица нет-нет и поплёскивала из него светом.

– Постойте пока.

Дичок завернул край шатра и пропал внутри. Тая шумно выдохнула. Исмар, видимо, чтобы куда-то пристроить руки, стал гладить дочку по голове. В шатре послышались негромкие голоса, что-то звякнуло, зашуршало, из глубины к выходу приблизился зеленоватый свет. Полотно отогнулось. Седой дичок со своей палкой шагнул мимо. Мигнули светлячки, качнулся покров.

– Свидимся.

Прореху шатра за ним заполнила низкая, косматая фигура с глиняной плошкой, в которой горело древесное масло.

– Не смотри! – Тая закрыла Лозке глаза.

Фигура издала хриплый смешок.

– Поди поздно. – Она протянула ладонь. – Дай Юке свою руку, девочка.

Отсветы зелёного огня выхватывали то морщинистую щёку, то страшный, слепой и белый глаз, то непонятного цвета клок волос, косо падающий со лба и подвижным шрамом перечёркивающий лицо женщины. Мятый покров поблёскивал бусинами.

– Не бойся.

Лозка шагнула к Юке. Детская ладонь легла поверх сухой, растрескавшейся взрослой. Огонёк затрепетал на мизинце.

– Ага, – наклонилась к нему Юка.

Какое-то время она, поводя плошкой, пристально рассматривала огневицу и причмокивала губами, словно удивляясь. Слепой глаз вдруг уставился на девочку.

– Не болит?

– Нет.

Женщина дохнула на огонёк, словно надеялась, что он потухнет.

– А вы правда многоглазая? – осмелев, спросила Лозка.

– Правда.

– А где они?

– Кто? Глаза?

Лозка кивнула.

– Везде, – сказала Юка Многоглазая и мотнула головой.

Клок волос, как шторка, сдвинулся в сторону, подались назад космы, и в свете горящего древесного масла открылось: вот глаз на виске, вот глаз в уголке губы, вот три глаза на морщинистой шее – один побольше, два других – хитро прищуренные. Да и бусины, как оказалось, вовсе не бусины.

Тоже глаза.

– Я вижу всё, – сказала Юка.

Когда тощий однорукий парень, по окрику выбравшийся из шатра, увёл внутрь Лозку, Юка, припадая на правую ногу, подошла к Тае и Исмару. Несколько секунд многочисленные глаза её изучали людей.

– Всё плохо? – не выдержала Тая.

– Мизинец уже потерян, – сказала Юка.

Охнула Кетола. Словно бы меньше ростом стал Исмар. Тая побледнела, и в воздухе у шатра повеяло мертвечиной.

– Есть два пути, – помолчав, сказала Юка.

– Какие? – спросила Тая.

– Первый – мы режем мизинец. Если огневица не перекинется глубже, то на этом всё и закончится. Но если перекинется, мне придётся резать дальше – до кисти, локтя, ключицы. Иногда огневица перекидывается на ноги. Тогда тоже придётся резать. Иначе вашу дочь не спасти.

– А…

Тая не справилась с горлом. Оно захрипело, в нём проросли невидимые острые кости. Тая согнулась и закашляла. Хлюпнула вода, и Исмар, выбравшийся из хлябистой ямы, попытался обнять жену. Тая отмахнулась от него.

– А второй путь? – кое-как выдавила она.

Юка улыбнулась.

– Девочка остаётся здесь. Привыкает к тому, чем она стала. Учится жить с огневицей в одном теле. И вы её больше не увидите.

– Но…

– Она забудет вас. Выбирайте.

Огонь в плошке сыпнул зелёными искрами и погас. Стало темно. Ветерок трепал полотно шатра. Едва-едва угадывалась фигура Юки. В глубине шатра Тая не смогла уловить ни шевеления, ни звука.

– Лозка! – позвала она.

– Да, мамочка! – отозвалась дочь. – Я тебя слышу!

– Как ты там?

– Здесь светлячки на стенке. Мы их считаем!

– Хорошо.

Тая сцепила пальцы.

– Времени мало, – поторопила Юка.

– Надо резать, – несмело произнесла Кетола. – Куда ж дитё в огневицу-то превращать? Что получится?

– Режьте, – сказала Тая.

– Режьте, – скрипучим эхом отозвался Исмар.

Юка слила остаки масла с плошки на землю.

– Ждите.

Стали ждать. В шатре что-то звякало, булькало, постукивало. Один раз сквозь полотно брызнуло светом, словно со светлой половины на тёмную приоткрыли полог. Тихо, но явственно звучал голос Лозки. А это не больно? – спрашивала она. А как я буду без пальчика? А пальчик будет мёртвый, совсем-совсем отдельный от меня? Я уже не буду его чувствовать? А куда денется огневица?

Ответов Юки разобрать Тая не могла, слыша только какое-то неразборчивое, успокаивающее бормотание.

Потом Лозка коротко вскрикнула. Хлябь чавкнула под Исмаром. Кетола оборвала несколько пошедших в рост веток. Птица перепорхнула над шатром в тёмном небе.

– Прижигай! – услышала Тая.

Раздалось громкое шипение.

– Больно, – хныкнула Лозка.

– А мы уже всё, уже всё, – торопливо проговорила Юка. – Смотри, нет пальчика. Нет огонька. Сейчас мы этой вот мазью остаточек твой обмажем. Она холодная, приятная. Немножко твою ручку заморозит.

Тая протяжно, со всхлипом втянула весенний воздух, вспомнив, что надо дышать. Неужели так быстро?

– Ох ты ж, – сказала рядом Кетола, – я вся в ростках. Подстрижёшь меня, когда вернёмся.

Тая улыбнулась во тьме.

– Жжётся, – вдруг произнесла Лозка.

– Как жжётся? Где? – невидимая, удивилась Юка.

В шорохах, в потрескивании ткани всплыл ломающийся незнакомый голос, принадлежащий, видимо, парню-помощнику.

– На другой руке, Мама-Юка.

Последовало молчание, в течение которого что мерзко закопошилось у Таи в животе.

– Да, – сказала Юка. – Разозлили мы, похоже, огневицу. Чуток пораньше бы...

– Теперь два огонька! И жгутся! – закричала Лозка.

– Держи! – крикнула Юка.

Стенка шатра натянулась, вспучилась и опала. Что-то снова звякнуло. Лозка пронзительно заверещала.

– Держи!

Как Тая не хотела кинуться к дочери, а сдвинуться с места не смогла. Казалось, ноги прибиты теми же толстыми, крепкими околышами, что ограничивали Изволье. Бедная Лозка, Лозочка кричала, уже не переставая. Тем не менее сквозь крик