один, повернули головы на голос. Это приветствовал нас из окна шестой камеры капитан Русанов. Мы видели, как он приник к решетке и улыбался.

— Смелее, друзья! Уже дрожат стены третьего рейха! Скоро победа! Будет праздник и на нашей улице!..

Охранники стали нас бить и загонять в камеры.

В камере я развернул пакетик, переданный мне одним иностранцем во время прогулки. В нем было три сигареты, кусочек хлеба и обрывок серой бумаги: «Дорогой друг! Поздравляем с праздником Первого мая!..» В это время щелкнул замок: пора выносить парашу.

В коридоре я остановился. Здесь стоял уборщик Николай. Пока охранник открывал соседние камеры, Николай шепотом сказал мне:

— В параше будет подарок от Русанова. Потом передашь соседу…

Через полчаса я взял чистую парашу и поставил в камеру. Дверь закрылась. Когда в коридоре стихли шаги, я поднял крышку. На дне лежал пакет. Это была немецкая газета. Развернул ее и глазам своим не поверил: между страниц вложена «Правда».

У меня перехватило дыхание, задрожали руки. Трудно передать то, что я чувствовал. Газета поступила из подпольного комитета. И Русанов с большим трудом сумел достать ее через немецких коммунистов.

С жадностью я стал читать «Правду». На первой странице опубликован приказ войскам, овладевшим крепостью и городом Очаковом. А на четвертой странице стихотворение о нас, военнопленных:

Да. Это написано о нас, «братьях в застенках врага». Родина не забыла о тех, кто мучился в фашистском плену. Я перечитывал каждую строку по нескольку раз. О нас не забыли!

Вечером разносили эрзац-кофе. Мне удалось передать газету товарищу в соседнюю камеру.

На этом Первомай в тегельской тюрьме не кончился. За несколько минут до сигнала «отбой» капитан Русанов устроил концерт. Он пел «Священную войну», «Стеньку Разина», «Катюшу». Последнюю песню подхватили узники — русские, татары, чехи, поляки, немцы… В ту же ночь нас жестоко избили, а десятки товарищей попали в карцер.

Узнав об этом, Русанов на следующий день устроил голодовку. Тюремное начальство, которое еще пыталось иногда заигрывать с пленным адъютантом генерала Строкача, вынуждено было выпустить узников из карцера.

Вот так мы и встретили праздник трудящихся всех стран Первое мая! Душой нашего праздника был капитан Русанов…

Джалиля и его товарищей фашисты вывели из тюрьмы на казнь. Этой вестью Русанов был ошеломлен до отчаяния, и я впервые подумал, что, всегда уверенный в себе, он покончит с собой…

А в конце августа тысяча девятьсот сорок четвертого года я случайно встретил Русанова в коридоре тюрьмы. Его щеки запали. Серые глаза прятались в глубоких впадинах под ровными, широкими темными бровями и высоким лбом. Он взглянул на меня и усмехнулся. Потом прошептал:

— Если останешься живой, сообщи моим родным и генералу Строкачу о моей судьбе. Здесь и мой конец…

— Конечно же, Саша, скажу. И твоим дома, и Строкачу, если…

— Расскажи всем, как боролись даже там, где нет возможности бороться…

— Расскажу, Саша, если…

Он достал из-за пазухи блокнот и протянул мне.

— Это твои стихи? — спросил я.

— Нет. Это стихи нашего покойного Мусы Джалиля. Храни блокнот как зеницу ока. Если тебя поведут на расстрел, передай верному человеку, другу, чтобы тот после войны переслал стихи Мусы в Москву или в Казань. Это моя просьба и мой приказ!

— Передам, отошлю, если… меня не убьют…

— Хочу верить, что ты будешь жить. Затягивай следствие, путай карты гестаповцам. Главное — выиграть время… Прощай, мой друг! Крепись…

Русанов подморгнул и с высоко поднятой головой направился в свою камеру, напевая песенку, которая была у нас как бы позывным:

На следующий день Александра Дмитриевича вывезли из тегельской тюрьмы. Все узники приникли к решеткам. Охранники вели его через двор тюрьмы. Мы слышали, как раздавались его шаги. Вдруг он остановился и крикнул:

— Друзья! Меня увозят отсюда! Держитесь! Победа наша не за горами! Смерть немецким оккупантам!..

Это были последние слова, услышанные узниками тегельской тюрьмы от нашего Русанова. Больше никому из нас не довелось с ним встретиться на долгом и тяжком жизненном пути!..»

ЗАКСЕНХАУЗЕН

Капитан Русанов смотрел на мир из зарешеченного оконца тюремной машины. Вдоль шоссе стояли серые дома и коттеджи в два-три этажа. А возле них зачахшие, возможно, от едкого дыма такие же серые сосны. Навстречу мчались, выскакивая из мороси, «опели» и «мерседесы».

А вот и длинная, растянувшаяся на несколько сотен метров колонна изможденных людей в серо-полосатых пижамах и беретках. Узники, сопровождаемые окриками конвоиров, бегут рысцой, напрягая свои последние силы.

Русанов знает, куда гонят их… Минуту назад его «черный ворон» проезжал мимо металлургического завода Кайзера в Ораниенбауме, а неподалеку в Хьенисдорфе самолетостроительный завод «Хейнкель», там же поблизости и кирпичный завод. На эти предприятия и гонят «дешевую силу».

«Люди… Люди… — вздохнул Русанов и прижал к лицу скованные наручниками руки. — Они хоть, вместе, они хоть имеют возможность говорить между собой. А я?.. Хотя бы здесь не попасть в одиночку! А может, тут сразу смерть?..»

В Тегеле он все-таки не был одинок, хотя и сидел в камере-одиночке. У него были друзья — Муса Джалиль, Рушад Хусамутдинов, Михаил Иконников, Николай с Украины и английский пилот, с которым встречался, когда их обоих выводили на прогулку. Чтобы лучше познакомиться-с ним, он с помощью Иконникова выучил несколько английских слов. «Здравствуй. Победа. Сигарета. Друг…» Англичанин действительно был другом и не раз передавал продукты для ослабевших узников. Английские военнопленные получали через Красный Крест посылки с продуктами и поэтому могли немного помочь русским, которые были обречены только на тюремный паек.

В Тегеле Русанову приходилось встречаться лишь с несколькими узниками-патриотами. Но его знали сотни людей. Они видели его во дворе тюрьмы с орденом боевого Красного Знамени на гимнастерке, слышали его песни, знали о его «картофельной операции». Для многих узников разных национальностей он был и советчиком, и запевалой песен, расшатывавших стены тегельской тюрьмы, поднимавших дух побратимов по несчастью.

В последнюю минуту в Дабендорфе он не смог сыграть роль оборотня.