- 1
- 2
- 3
- . . .
- последняя (10) »
Кристиан Бэд Чего ты хочешь, женщина?
1
Алевтина проснулась резко и сразу, будто кто-то плеснул ей в лицо водой. В комнате было темно — рук не разглядеть, лишь окно светилось бледным сероватым квадратом. «А ведь реклама супермаркета обычно всю ночь мигает. Может, авария? Свет вырубили?» Она потянулась сесть, но одеяло соскользнуло вдруг, а простыни… Алевтина погладила, смяла: это же шёлк?.. Шёлк?! У неё никогда не было шёлковых простыней. И пушистого ковра, в котором ноги утонули вдруг по щиколотку. Да и спала она на диване!.. «Мама, мамочка, где я?» — подумала Алевтина и закричала шёпотом: — Мама! Она просто не нашла в себе сил закричать громче. И тут же в нос ударил резкий мужской запах. Кто-то приблизился к ней! Она услышала его шумное дыхание!.. У неё дома никогда не было посторонних! Нет! Никого! Ни за что! Ей тридцать два, она принципиально не выносит этих волосатых, противных, отвратительных!.. — А-а! — сипло и жалобно закричала Алевтина. — А-а! Кто-то горячий, воняющий непередаваемо мужским, повалил её на кровать, насел сверху, обхватил руками и бёдрами, горячо зашептал в ухо: — Тите, тите, ма кара миа! Апанте. Говорил он так, словно набил полный рот горячей овсянки. Но вдруг голос его стал мягче и акцент пропал: — Тише. Успокойся! Иностранец? Сумасшедший? Откуда он здесь?! Вот ужас-то какой! Алевтина упёрлась ладонями в голые плечи мужчины, из всех сил пытаясь его оттолкнуть! Руки её тряслись. Он был дико волосат! Как собака! Как домовой! Может, это сон? Кошмар? — Ма-ма! Васи-лий Степа-аныч! Василием Степановичем звали несносного соседа-пенсионера, что жил за стенкой и вечно пытался втереться в доверие: напроситься в гости на чай, заманить к себе и вообще дико отравлял спокойную дамскую жизнь Алевтины. Но когда на тебя ночью нападают волосатые иностранцы, позовёшь и соседа! — Василевс, кара миа. Ва-си-левс. Даверманте… То есть… Ты ушш сам, — забормотал мужик, снова давясь кашей. Потом проглотил: — Не кричи. Меня зовут Василевс. Запомнила? Ва-си-левс. Алевтине показалось, что с ней говорили двое, и второй голос она раньше уже где-то слышала. Это её чуть-чуть успокоило. Такое смутное узнавание, обычно, бывает во сне. Может, сон?.. — Я сплю? — спросила Алевтина дрожащим голосом, слабея в капкане горячего тела Василевса. — Спишь, спишь, — подтвердил Василевс. — Это кошмар, д-да? — голос Алевтины становился всё тоньше. — Ещё какой, — он совсем перестал запинаться. — А когда закончится этот кошмар? Последнюю фразу Алевтина выдавила с трудом. Кожа её стала липкой и горячей, как чупа-чупс в ладошке ребёнка. Она вся вспотела, растаяла в его руках. Устала бороться. Лишь отворачивала лицо, чтобы он на неё не дышал. Верно, и вправду — сон? Какой противный… — Когда проснёшься, тогда всё и кончится, — Василевс отпустил Алевтину и сел рядом. Только тут она сообразила, что лежал он на ней так откровенно, что вполне мог бы и посягнуть на самое святое. Но почему-то не посягнул. Алевтина откатилась от Василевса, одёрнула тонкую шелковистую сорочку. Вздохнула со всхлипом: «Сон?». Послушала, как сердце колотится почему-то внизу живота. Спросила: — А сейчас что? Опять надо заснуть? — А сейчас придётся вставать ни свет, ни заря, — сказал Василевс бодро. — Я прикажу, чтобы несли фалаксе. — Что? — выдавила она, растерявшись. Что ещё за фалаксе? — Напиток на завтрак, по-твоему, — пояснил Василевс. — А по-моему ты откуда знаешь? — испугалась Алевтина. — Так ведь сон, — сказал он успокаивающе. — Ну, хорошо, — согласилась Алевтина. Она нашарила одеяло и стала исподтишка тянуть его на себя, планируя завернуться. — Неси своё… Э-э… — Фалаксе. Запоминай. Тебе нужно учить язык. — Зачем? Одеяло подползать не хотело, скорее всего, на нём сидел Василевс. Может, стянуть простынь? — Потому что я так хочу, — судя по голосу, Василевс хмурился. — Ты должна выучить язык, чтобы жить здесь! Парэтэ, кара миа! — Но я не хочу! — возмутилась Алевтина. — Я проснуться хочу! — она с силой дёрнула одеяло. Василевс только хмыкнул, не оценив её усилия. — Нельзя говорить мне «не хочу», — сказал он серьёзно и вдруг схватил её поперёк туловища. Алевтина не успела испугаться, как оказалась лежащей на его коленях, а на её, едва прикрытую сорочкой, попу обрушилась его тяжёлая ладонь. Сначала она взвыла от возмущения. Потом — от боли. Потом стало так больно, что всё её нутро превратилось в один незатихающий визг. Василевс к визгу остался глух и не отпускал Алевтину, пока он не шлёпнул её как следует раз двадцать. И только потом спихнул с колен на кровать: давиться слезами и повизгивать. — Стерете! — сказал он. — Касия, оче. Помолчал и добавил: — Я — Василевс, ты — моя королева. И делать будешь то, что хочу я. Ты должна меня слушаться, так принято в нашем мире. — Аа-а!.. — только и смогла выдавить зарёванная «королева». От слёз у неё сразу потекло из носа. Да и рука у Василевса оказалась необыкновенно тяжёлой: ниже спины всё огнём горело и даже подёргивалось. «Ну, ничего, — думала она. — Сейчас вот проснусь, я тебе, гаду…» Что она сделает приснившемуся мужику, Алевтина придумать не смогла, потому что не успела: Василевс встал, хлопнул в ладоши… Стены тускло засветились, потом сильнее, и Алевтина, всхлипывая и вытираясь подушкой, уставилась на то, что в первый миг после пробуждения посчитала своей комнатой.Окна не было — пятно на стене оказалось обманом. Из мебели — только огромная кровать. На рыжеватых обоях виднелись выпуклые, словно бы медные, рисуночки в виде непонятных фигурок и знаков. Ковёр… А разве бывает такой пушистый? И простыни — чудо. Бледно-лиловые, искрящиеся. Домой бы такие. А вот Василевс разочаровал — кривоногий, кряжистый, волосатый. Растянутые треники, майка-алкоголичка… Из шестидесятых вылез, что ли? Чёрные патлы торчком, глазищи… Глазищи зелёные. Ну хоть так. Алевтина икнула. — Вставай, моя королева, — торжественно провозгласил кривоногий Василевс. — Мои механические слуги омоют твоё прекрасное тело и подберут достойную одежду. Услышав про слуг, Алевтина подгребла ещё и одеяло. Но слуги оказались совсем не страшными. В стене образовалась дверь, и в неё, пища, повалили маленькие роботы. Одни летели по воздуху, но не быстро: больше зависали, трепеща крылышками. Другие ползли по полу или даже шагали на длинных, как у цапли, лапках. Они казались мирными, забавными, смешными. Алевтина вытаращила глаза, а хитрый
- 1
- 2
- 3
- . . .
- последняя (10) »