играем, пы­тается нам помочь. Понятное дело, если игра встретится с исключительным болваном, или же об­стоятельства тебе не способствуют, тогда ничего из этого не выйдет, но…

- Ну спасибо, что назвал меня болваном, - Дитрих усмехнулся на все тридцать два зуба.

- И не говори. Игра желает, чтобы ее выиграли, и потому помогает игроку. Как раз это и есть вибрацией реальности. Хороший наблюдатель это чувствует.

Дитрих прикусил губу. Он долго знал Гусева, так что знал: коллега над ним не насмехается.

- О'кей. Покажи мне эту "вибрацию реальности", - он вытащил из кармана горсть монет. – Сколько у меня в горсти? Тот, кто укажет наиболее близкую сумму – выигрывает! – он анализировал про себя свои сегодняшние расходы, чувствовал тяжесть монет в ладони. Вот теперь он должен был выиграть. – Двадцать злотых. Нет… - тряхнул он рукой, словно бы желая взвесить мелочь. - Пят­надцать. Ммммм… Тринадцать. Двенадцать. Около двенадцати злотых

- Семь пятьдесят, - буркнул Гусев.

- А вот хренушки! – Дитрих высыпал монеты на столешницу. Начал считать. Возбужденный развлечением, отпил два глотка пива. – Пять, шесть, шесть девяносто… Господи… Семь девяносто! – Семь, холера ясна, девяносто! Ну, откуда ты знал?!

- Не знал я.

- Тогда почему ляпнул: семь пятьдесят?

- Не ляпал. То была вибрация реальности.

Дитрих сделал два больших глотка.

- И это значит?

- Я знал, сколько там у тебя в горсти. Более-менее.

- Это игра тебе подсказала?

- Нет. Чувствовал. Даже не знаю, как это тебе сказать…

Жаркий летний день в подземном убежище-переходе, под парочкой метров бетона, с огром­ным "окном", впускающим дующий из-под городского рва ветерок и с холодным пивом на столе был таким уж докучливым. Немногочисленные прохожие двигались неспешно, солнце отражалось на по­верхности воды все более багровыми рефлексами. В очередной раз за этот день Гусев поглядел на элегантный конверт, содержащий результаты его больничных исследований. После этого перенес взгляд на вырезанное из газеты фото, изображающее девочку трех-четырех лет, сидящую в одино­честве на плоской крыше какой-то пристройки. Девочка, задумавшись, глядела в пустое, затуманен­ное пространство прямо перед собой.

Ему сделалось грустно. Уинстон Черчилль называл это "черным псом". Люди ведь называют депрессию по-разному. Его собственный, Гусева, черный пес, таился где-то поблизости. Еще не под­ходил, но уже скалил зубы в укрытии, неспешно кружа где-то рядом. "Ты еще будешь моим, старик", - казалось, говорил он на своем собачьем языке. – "Ты еще достанешься мне…".

"Зепп" Дитрих потянул приличный глоток пива.

- Что это ты так задумался, старик? – спросил он.

"Старик"… Точно так же говорил и черный пес.

- А… фигня.

- Я просто обязан у тебя выиграть.

- Так выиграй.

- Во что?

- В моряка? – ответил Гусев вопросом на вопрос. Черный пес был опасно близко.

- Нет проблем…

Иван поднес бокал к губам, но закончить не успел. Что-то дернуло им. Гусев тоже почувство­вал это, причем, гораздо лучше.

- Господи Иисусе! – Дитрих отставил пиво. – Дева Мария! Почувствовал!!!

- Да нуууу?

- Я почувствовал вибрацию реальности! Теперь выиграю.

- Нет. Не выиграешь.

- Но я же почувствовал, как дрогнула действительность.

- Ну да?! - Гусев все так же улыбался. Для него, для вдохновенного наблюдателя, это было как оргазм. Он чувствовал это всей своей сутью, всеми фибрами. И сейчас не мог отойти от шока. – Только что началась какая-то игра. Большая. Чудовищно огромная. Совершенно невероятная!

- Звиздишь.

- Она желает нм помочь. И это будет чудовищно невероятное чувство, - Гусев спрятал кон­верт из больницы и снимок девочки в папку. – Никогда я еще не чувствовал чего-то такого.

- Неправда. Я сейчас выиграю. Я же почувствовал!

- Нет.

Дитрих вытянул над столом кулак, сжатый как для игры в моряка.

- Ладно. Гляди, как я выигрываю. Считаем, начиная с меня. Раз, два, три…

Гусев показал два пальца, Дитрих тоже два.

- Блин! – даже не пересчитывал. – Снова ты выиграл!

Гусев начал смеяться.

- Это не та игра, - буркнул он. – Сейчас что-то произойдет.

- Что? – "Зепп", ничего не понимая, глядел на него.

- Наблюдай. Учись. Потому что дар наблюдения в тебе имеется. – Гусев допил свое пиво. – Я всегда говорил, что тебе следует стать писателем.

Дитрих лишь качал головой. Он никак не мог справиться с совершенно иррациональным чув­ством беспокойства, которое неожиданно охватило его.

- Сейчас что-то произойдет, - повторил Гусев.

Сбоку к ним подошла симпатичная девушка с бокалом вина в руке.

- Я извиняться пан, - обратилась она на ломаном польском. – Я венгерка из Венгрии. Польски говорить слабо, потому что тут училась.

- Присаживайтесь, если желаете.

Гусев указал на стул. Сам он чувствовал дрожь в спине. Черный пес удирал, поджав хвост. А девица и вправду была ничего.

- Я – Ирмина, - девушка уселась и поставила бокал на столе. – Фамилию не скажу, потому что и так ее вы не сказать никогда. Слишком трудная.

Оба наших героя вежливо назвали себя.

- Я так вот себе думала, - продолжала девушка, - почему вы сидите на столике с зонтом. Ведь солнца нет. Над вам метров пятнадцать до зубов армейского бетона.

- Ну, может и не столоько, - усмехнулся Иван. – Но… погляди-ка, детка, вверх. Что там ви­дишь?

- Ну… такое, - девушка послушно подняла голову. – Такие вот… Такие… балки?

- Фермы. А на них что сидит?

- Ну, эти… голуби. И что?

- Они срут словно снайперы, - вмешался Гусев.

- Так нет же… Зонт ведь не обделан. На зонте нет говна, - с лучистой улыбкой сообщила де­вушка. Скорее всего, польскому языку ее обучал некто с большим… талантом.

- А зачем же напрасно тратить боеприпас. Гляди вон туда.

Дитрих показал на обвешанного аппаратами германского туриста, который как раз попробовал пива. Сейчас он поудобнее устраивался на пластмассовом стульчике. Долго ожидать не пришлось. Голуби наверху уже его нацелили. Паць! Хлюп! И в пиво туриста ляпнулся заряд, которого никому бы не хотелось там иметь.

- Ну вот, Ирмина Со-Слишком-Трудной-Фамилией, - рассмеялся Гусев. – Для местных имеют­ся столики с зонтами, а для приезжих – без зонтов. Так они потратят больше денег.