может, у нас с ним что-то получится, но Антон рифмовался очень предсказуемо, и оказался тем еще козлом. Ныне он жив и здоров, иногда написывает мне на мыло, как у него там дела. Еще он лопоухий, этот Антон.

В общем, мой папа — сияет и сверкает. В этом смысле он неповторим, никто так не улыбается, как он, и щедрым таким никто не бывает.

Моя мама тоже добрая, просто чаще всего она думает о динозаврах. Больше всего ей нравятся тираннозавры, они свирепые, огромные хищники. Думаю, мама хотела бы быть такой, но она такая няшная и очаровательная, глазастая, больная девочка, даже до сих пор — девочка, с девчачьими острыми плечиками, с девчачьими пушистыми ресницами, без единой морщиночки, с веснушчатым носом. Мама просто прелесть, она собирает волосы в самый высокий в мире хвост и рисует-рисует-рисует кости динозавров.

В весьма узкоспециализированном мире палеонтологов мама весьма известна. Она пишет длинные статьи сухим языком, которого от нее совсем не ждешь. Иногда (с годами все реже и реже) у мамы случаются приступы, тогда она падает и страшно трясется, но я уже научилась с этим жить и знаю, что в девяноста процентах случаев это совсем не страшно, просто выглядит ужасно, но проходит быстро и без последствий.

Мама с папой друг друга обожают, они оба ужасные чистюли и любят дурачиться. В детстве, когда меня спрашивали о моих родителях, я говорила, что больше всего на свете они любят чистить зубы.

Разве не логично? Что делают чаще всего, то и любят.

Такие у меня родители. А я-то какая?

Нет, расскажу еще про дядю Женю. Он, конечно, говорит называть его дядей Джеком, но пошел он. В принципе, мы друзья, если с ним вообще можно дружить. Так-то дядя Женя (слава Богу!) живет в Москве. Там он гоняет на желтой спортивной тачке ("Ягуар" или типа того) и занимается непонятно чем.

Раньше мы тоже жили в Москве, но десять лет назад папа решил перебраться поближе к заводу. С тех пор ближайший к нам относительно большой город — Верхний Уфалей. Ну, знаете, никелевый город в вечной депрессии.

Не так далеко, даже из окна дома его видно — городок Вишневогорск. Это же называется моногород, когда одно предприятие дает работу большей части населения. Вот, Вишневогорск как раз располагается вокруг папиного завода. Людям там повезло, потому что никелевое производство в упадке, все закрывается, а папин комбинат — стоит, маленький, но гордый мясокомбинат, затерянный среди суровых металлургических заводов.

Так вот, Вишневогорск я все время вижу из окна, трубы его котельной, красно-белые и радостные, торчат и испускают клубы пара зимой, торчат и молчат летом, я вижу их каждый день и совершенно с ними сжилась, словно они — часть меня.

Раньше я думала, что это трубы папиного завода, потому что завод ассоциируется с трубами, разве нет? Я очень удивилась, когда папа объяснил, что трубы не имеют к его мясокомбинату никакого отношения, что это часть отопительного комплекса или вроде того. Теплостанция. Еще я удивилась, что в Вишневогорске вообще что-то есть, кроме папиной бойни. Откуда?

В Вишневогорске я была только один раз, но мало что помню. Мы тогда только приехали, все было новым и странным, особенно запах крови на мясокомбинате.

В Верхнем Уфалее я не была никогда.

Немножко была в Челябинске, но только в аэропорту.

Зато я хорошо знаю Москву, Биарицц и Сорренто. Туда мы летаем каждый год, раз в Биарицц и раз в Сорренто. Это все очень полезно для здоровья. Папа у меня помешан на здоровье, он бывший спортсмен. Все время говорит, что мог бы стать олимпийским чемпионом, у мамы в этот момент такое выражение лица, что я даже верю, хотя я и в принципе верю в своего папу.

Соседей у нас нет и не предвидится. Даже моим учителям необходимо было жить в Вишневогорске, чтобы до меня добираться, но папа платил такие деньги, чтобы год жизни (мало кто держался дольше) не казался им прямо уж потерянным.

Дольше всех продержался Сулим Евгеньевич, мой репетитор по английскому. Думаю, ему просто было все равно, где и как жить, а деньги он тратил раз в год, где-то за границей закупаясь брендовым шмотьем. Все остальное время Сулим Евгеньевич пребывал в жестокой депрессии, почти как Верхний Уфалей.

Вот и все. Есть еще тетя Тоня, кухарка, тетя Люся, горничная, и тетя Катя, дура. Раньше она, правда, была моей гувернанткой, я, вроде, выросла, даже достигла совершеннолетия (вот совсем недавно), но папа оставил тетю Катю на непонятной ставке, потому что у нее две дочки, которым надо оплачивать универ и муж-умирака, который все никак не откинется. Еще есть бесчисленные дяди-охранники и дяди-водители, этих даже считать не берусь.

В общем, я думаю, что я одинокая. Нет, конечно, я общаюсь со сверстниками по интернету или за границей. У меня есть настоящие друзья по переписке — Сильвия, Рафаэль, Мишели (девочка и мальчик), с которыми легко практиковать английский и которым просто рассказывать про свою жизнь.

Но в целом, я думаю, что я — куколка, из которой должна выйти, в конечном итоге, бабочка. Или какая-то фигня, не знаю. Куколка никогда не уверена в том, что она становится бабочкой, правда? Иначе все было бы слишком просто.

Счастлива ли я?

О да. Думаю, в рейтинге счастья по Челябинской области я — в верхней строчке.

В конце концов, мне ужасно повезло с родителями, с деньгами и со всем таким. Я в жизни не сталкивалась с большинством проблем жителей Вишневогорска и его окрестностей. Во многих случаях и представить себе таких проблем не могла. Я жила в стеклянной банке, в аквариуме, пока они барахтались в открытом море, синем и злом.

Мне нравилось, что я какая-то другая, чем-то отличаюсь от тех, кто меня окружает. Так я чувствовала себя лучше, чувствовала, что я особенная.

Мне и сейчас нравится думать, что у меня странная семья. Что я сама странная. Здорово быть кем-то всегда новым, всегда удивительным. Я хотела бы быть еще более странной, может, какое-нибудь уродство вроде заячьей губы, например.

Но все заканчивается. Вот, например, школа. Помню день, когда я сдала в Москве последний экзамен, самый сложный, по алгебре. Мы с родителями пошли тогда в "Баскин Роббинс", и папа заказал каждому по ведерку мороженного, мне — с печеньем. Мое любимое. Но почему-то я ковыряла розовой ложкой в мороженом и думала: я больше не школьница.

Мама спросила меня:

— Ритуля, так куда ты думаешь поступать?

Они смотрели на меня сверкающими глазами, и я поняла — радуются и грустят, ведь меня пора отпускать во взрослую жизнь. Я больше не ребенок, у меня нет никаких припадков, я не умру, а значит мне надо жить. Они в последнее время так и говорили: Рита, надо больше общаться, Рита, займись чем-нибудь, Рита, тебе пора