Теодор Старджон «Человек, потерявший море» Theodore Sturgeon «The Man Who Lost the Sea» (1959)

Допустим, ты мальчишка и несешься ночью по холодному песку, взрезая тьму вертолетом в руке и бойко тарахтя вместо винта. Пробегаешь мимо обессиленного мужчины — да провались ты со своей вертушкой! Дескать, не в твоем возрасте с игрушками баловаться. Поэтому ты садишься на корточки рядом и объясняешь — это не игрушка, а модель. Вот, смотрите, о таком вообще мало кто знает. Сжимаешь лопасть винта пальцами и показываешь, как он ходит по втулке — вверх-вниз, взад-вперед и немного по спирали, меняя угол тангажа. Такая подвижность, начинаешь ты объяснять, нивелирует эффект гироскопа, но мужчина не слушает. Ему нет дела ни до полетов, ни до тебя, и уж тем более не нужны ему ничьи объяснения. Не сейчас. Сейчас ему хочется думать о море. И ты уходишь.

Мужчину занесло холодным песком, виднеются только голова и левая рука. В этом скафандре он похож на астронавта с Марса. В левый рукав встроен хронометр с индикатором давления; индикатор горит синим (что за ерунда?), стрелки часов — красным. Слышен грохот прибоя и частое глухое биение сердца. Однажды, давным-давно, он уже испытал подобное: слишком глубоко заплыл и слишком долго оставался под водой, а потом слишком быстро ринулся к поверхности. А когда пришел в себя, услышал: «Не дергайся, парень. У тебя кессонка. Даже не вздумай шевелиться». Но он не послушался. Было больно. Так что на этот раз он смирно лежит в песке и даже не думает шевелиться.

В голове мутится. Однако он отчетливо понимает, что в голове мутится — странно, но при шоке такое бывает. Допустим, ты все тот же мальчишка; значит, это ощущение тебе знакомо, ведь однажды в старших классах ты очнулся на полу в спортзале и спросил, что случилось. Тебе объяснили — ты упражнялся на брусьях, упал и ударился головой. Ты все понял, хотя и не помнил падения. А через минуту снова спросил, что случилось, и тебе снова объяснили. Ты снова все понял. А через минуту… Сорок один раз тебе отвечали, и ты все понимал. Но сколько бы тебе ни вбивали в голову этот простой факт, он ускользал оттуда; и все же ты просто знал, что однажды в мозгах снова прояснится. Так оно и вышло… Конечно, будь ты тем мальчишкой, что вечно объяснял все другим и себе, то не стал бы сейчас донимать мужчину своими рассказами.

Посмотри, что ты уже натворил! Он и так прогнал тебя, отмахнувшись раздосадованной мыслью (только мысли да глаза не оцепенели еще в этом теле). Это недвижное усилие стоило ему приступа морской болезни. Мутить его раньше мутило, но рвать не рвало, а секрет — смотреть на горизонт и не сидеть без дела. Ну же! Нужно чем-то занять себя — и поскорее, ведь где-где, а в герметичном скафандре поддаваться тошноте не стоит. Ну же!

И вот мужчина занимает себя по мере сил: смотрит на море, долину, небо. Он лежит на возвышенности, голову подпирает вертикальная стена черного камня. Впереди виднеется еще один скальный выступ, опоясанный гребнями крупного белого и мелкого морского песка. За ним внизу расстилается долина мокрого солончака в устье реки, эстуарий; но он не уверен. Зато ясно видна цепочка следов, что начинается у него за спиной, уходит влево, скрываясь в тени скалы, выныривает за нею и исчезает наконец в темной долине.

Небо затянуто вдовьими одеждами, прожженными светом звезд; но меж ними абсолютная чернота — то тьма зимы, тьма неба с горных вершин.

(Вдали, на горизонте внутри самого себя он видит вспухающий гребень тошноты и противостоит ему слабостью, что, подобно отливной волне прибоя, встречает, и окружает, и усмиряет этот вал, прежде чем тот разобьется о берег. Займи себя чем-нибудь. Ну же!)

Давай, где там твоя модель «Икс-15»? Хотя бы отвлечешь. Смотрите, какую уловку придумали! В разреженном воздухе сложно удержать управление, поэтому-то и нужны вот эти двигатели на законцовках крыла, видите? и вот эти, по сторонам от хвостового оперения: теперь со струей сжатого воздуха можно заложить вираж, пикировать, перевернуться — да что угодно можно сделать!

Но мужчина только кривит рот: топай отсюда, парень, топай — нет бы о море рассказал. И ты топаешь.

Через силу всматриваясь вдаль, мужчина педантично заносит в память каждую деталь, словно однажды ему придется воссоздать этот пейзаж. Слева только гладь моря под светом звезд, штиль. Впереди, за долиной — округлые холмы с тускло-белыми эполетами света. Справа — край черной стены, в которую упирается его шлем. (Кажется, далекие штормовые валы тошноты улеглись, но проверять пока не хочется.) Он блуждает взглядом по черному сверкающему небу, находит Сириус, находит Плеяды, Полярную звезду, Малую Медведицу, находит… Но что это, звезда движется? Смотри, смотри же — да, движется! Отблеск света — истресканный и смятый, словно вареная головка цветной капусты, плывет в небесах. (Он знает, конечно, что глазам сейчас веры нет.) Но как движется этот отблеск…

Как-то в детстве, на полуострове Кейп-Код, он стоял морозной ночью на холодном песке и смотрел, как из тумана ровно поднимается искорка «Спутника» (безумный рассвет на северо-западе); а потом не спал ночами, мотал особые катушки для приемника и, рискуя жизнью, перевешивал выше антенны — все ради того, чтобы на миг услышать в наушниках неразборчивый писк «Авангарда», «Эксплорера», «Луны», «Дискаверера», «Меркурия». Он знал их все (а что, собирают же люди спичечные коробки и марки) и ни с чем не спутал бы их ровное скольжение в небе.

Эта искорка — спутник, и очень скоро мужчина, обездвиженный, почти без инструментов, не считая хронометра и затуманенной головы, узнает, какой именно. (Благодарность мужчины не знает границ — пока не появилась эта скользящая крупинка света, лишь следы, блуждающие следы, напоминали ему, что он не одинок на этом свете.)

Допустим, ты все тот же мальчишка — любопытный, готовый принять любой вызов и далеко не глупый. За день-другой ты разобрался бы, как узнать период обращения спутника с одним только хронометром да головой на плечах; рано или поздно заметил бы, что тень на скалах впереди появилась только со светом восходящего спутника. Осталось только засечь время, когда длина тени на песке сравняется с высотой скального выступа, а затем еще раз, когда отблеск окажется в зените, а тень пропадет, и умножить разницу на восемь — ну же, сам подумай почему: расстояние от горизонта до зенита составляет плюс-минус четверть орбиты спутника, а полпути до зенита — половину этой четверти; так ты и получишь период обращения спутника. А ты все их давно выучил — полтора часа, два, два с половиной; стоит этой пташке добраться до зенита, как ты узнаешь ее имя.

Но будь ты этим мальчишкой —