ему умереть только потому, что так принято?! Я считаю, это ужасно!
– А я считаю, что это так красиво. – Возразила Беатрис. – Она бы потом всю жизнь молилась о нем в монастыре, и умерла девственницей, и они бы стали ангелами на небесах…
– Умоляю, Беатрис! – Поднял руки Гарет. – Клянусь, не смотря на всю красоту и поучительность ситуации, я бы лично предпочёл бы Алису, а не тебя. Ну, конечно, чтобы помощь она оказала бы именно так, как её героиня, а не на коне с мечом в руках! Лично я в восторге от песни и от моей милой будущей невестки. И хватит споров! У нас ещё есть немного времени, – Гарет вышел на свободное место, хлопнул в ладоши, – поэтому танцы!
Гэбриэл первым потянулся к Алисе. Он полюбил танцы практически с первого дня; к тому же, это был повод лишний раз коснуться Алисы и побыть с нею. Ему всё время было мало Алисы, влечение к ней, восхищение ею не ослабевало. Каждый день он находил всё новые причины для этого восхищения; каждый день находил, что до сей поры не понимал, какое же сокровище ему досталось. Гэбриэл искренне верил, что не стоит и мизинца этой девушки, и что он ни сделай для неё, всё будет мало… В отличие от брата, который воспринимал себя, любимого, как золотую мечту любой женщины постельного возраста, любого статуса и достатка. Его непрошибаемая самоуверенность бесила, но Гарет Хлоринг был так хорош, что бешенство мешалось с обожанием; и это особенно заметно было сейчас, когда братья были здесь. Двор ожил, загорелся, соперничество, злость, азарт, – братья, как по волшебству, вдохнули в двор жизнь. Да и Гэбриэл и Алиса, как бы мало их это не занимало, не остались в стороне: обожание, каким окружил Гэбриэл Алису, вызывало ревность, любопытство и азарт у женщин, и ревность и собственнические чувства у мужчин. Даже Юджин отнюдь не намерен был отступиться от своего, наоборот: то, что Алиса стала невестой Хлоринга, сделало её для него втройне желанной… Как и честолюбивые девицы, не терявшие надежды стать баронессой, а там и принцессой. В общем, время, проведённое до ужина, было насыщенным и блистательным. Принц, как всё чаще последнее время, пригласил сыновей и Алису ужинать к себе… Так же, как увы, всё чаще происходило, пренебрёг Габи. Она не думала, что из-за того, что стала совершенно невыносима в последнее время; она считала, что из-за Алисы. Эта простая, вроде бы, ситуация подхлестнула её, и Габи напрямую обратилась к Беатрис, велев ей прийти к себе после ужина.
А Гэбриэл и Алиса встретились в сумерках в саду. Гэбриэл был ещё не совсем здоров, вдобавок, перед посвящением в рыцари ему следовало воздерживаться и от обильной и вкусной еды, и от любви. Поэтому они вместе прошли в сад марокканского коттеджа, пока что запущенный, заросший, с кучами строительного мусора, забрались в самую его гущу, в заросли сирени и акаций, и там, сидя на старой широкой качели, целовались и разговаривали. Гэбриэл рассказал Алисе о том, как они с братом убили ювелира. И добавил: – Знаешь, Солнышко… там, в Садах, было всё настолько иное, настолько какое-то изуродованное, вывернутое, а казалось нормальным. И я там был уродом каким-то, да. Мне тоже всё казалось нормально. В первый год жесть, как стрёмно было, но потом всё как-то устаканилось. Не нравилось, конечно, чего там, ненавидел я там всё, но принимал, как так и надо, по-другому как бы и не бывает. А теперь я здесь. И понимаю: нет, не нормально это было. Хуже, чем стрёмно: позорно. Понимаешь?.. Я теперь делаю вид, что такой, как все, но внутри, вот тут, у меня такое… НЕ выскажешь! И этот позор, он во мне, как гнойник какой, и я знаю, что если не сделаю с этим что-то, это меня сожжёт изнутри, или сгнию я к чёртовой матери, заживо, как-то так. – Он встал, прошёлся, стискивая себя руками. У Алисы увлажнились глаза от сочувствия, гнева и любви. – Я понял сегодня, Солнышко. – Гэбриэл остановился, взглянул на неё так, словно не видел. – Пока эти уроды живы, которые делали со мной такое, я сам вечно буду напрягаться внутри. А что, если вот сейчас они собрались вместе, и вспоминают, слюни пускают, ржут надо мной?! Я убью их, Алиса. Я убью их всех. Найду, вычислю и убью… И только когда все они сдохнут, я сам посмеюсь над ними. И я начну убивать их так, что они будут сидеть ниже жопы, и бояться не то, что сказать что-то, а даже подумать лишний раз чего не надо! А я, – глаза его сверкнули, – буду знать, что они боятся. Что от каждого шороха ссыкают в штанишки и каждый день ждут, что их долбанёт откуда-то, а откуда – не известно. Вот чего я хочу. Это не правильно, я знаю. Нужно прощать, любить, вся фигня. Но я не могу. Не могу простить, и не считаю нужным ЭТО прощать! Я же не один, Алиса!!! Сегодня я одну мразь убил, и было так противно… А потом я понял: он больше ни одну девчонку не убьёт. Он вообще больше никого не убьёт! И мне стало хорошо. Веришь, нет?! Мне так стало хорошо! И тогда я понял, что должен сделать, для чего буду жить ближайшие месяцы, пусть даже годы. Это не месть. Это казнь. Их поганые жизни – за жизни тех, кого они уже не тронут, не замучают, не унизят… Я никогда уже нормальным не стану, чего там. Сломанное целым уже не сделаешь. Но мне станет легче, когда я избавлюсь от них и от мыслей о них. – Я тоже их никогда-никогда не прощу. – Прошептала Алиса. – Я тоже хочу, чтобы они умерли!!! Я сама бы их убила, если бы могла, за каждую отметину на твоём теле! – Пауки, осы… – Хмыкнул Гэбриэл, лицо его, только что суровое, оттаяло, стало нежным и весёлым. – Да? – Да! – Воскликнула Алиса. – И шмели, и змеи, и всё-всё, что убивает! И не надо смеяться над тем, что я маленькая!!! – Я обожаю то, что ты маленькая! – Гэбриэл, стремительно шагнув к ней, опустился на колени в густую траву и глядя прямо в её пылающие золотом глаза. – Всё в тебе обожаю, моё маленькое сердитое Солнышко! Всё, от глазок твоих золотых до ножек… до пальчиков на этих ножках, до ноготочков на этих пальчиках! Ты чудо моё маленькое, гигантский мой головняк… – Гэбриэл! – Захихикав, стукнула его Алиса и тут же, нагнувшись, поцеловала раз, другой… И время, которое Гэбриэлу предстояло провести в постах и молитвах, вдруг показалось ему вселенской вечностью! Проводив Алису, Гэбриэл вернулся к себе, но спать не мог. Всё, что случилось сегодня, до сих пор тревожило его. Полистав лежавший на пюпитре «Часослов», Гэбриэл ни черта не понял – книга была на латыни, которой он ещё не знал, – сходил в баню, облился холодной водой, но это помогло ещё меньше. Иво спал. Гэбриэл спустился к брату, но услышал женские стоны и ахи, и решил не мешать. Пошёл просто побродить по ночному спящему замку, и ноги сами принесли его в главный, или Большой, Рыцарский Зал, сейчас полутёмный, торжественный. Гэбриэл прошёл
А Гэбриэл и Алиса встретились в сумерках в саду. Гэбриэл был ещё не совсем здоров, вдобавок, перед посвящением в рыцари ему следовало воздерживаться и от обильной и вкусной еды, и от любви. Поэтому они вместе прошли в сад марокканского коттеджа, пока что запущенный, заросший, с кучами строительного мусора, забрались в самую его гущу, в заросли сирени и акаций, и там, сидя на старой широкой качели, целовались и разговаривали. Гэбриэл рассказал Алисе о том, как они с братом убили ювелира. И добавил: – Знаешь, Солнышко… там, в Садах, было всё настолько иное, настолько какое-то изуродованное, вывернутое, а казалось нормальным. И я там был уродом каким-то, да. Мне тоже всё казалось нормально. В первый год жесть, как стрёмно было, но потом всё как-то устаканилось. Не нравилось, конечно, чего там, ненавидел я там всё, но принимал, как так и надо, по-другому как бы и не бывает. А теперь я здесь. И понимаю: нет, не нормально это было. Хуже, чем стрёмно: позорно. Понимаешь?.. Я теперь делаю вид, что такой, как все, но внутри, вот тут, у меня такое… НЕ выскажешь! И этот позор, он во мне, как гнойник какой, и я знаю, что если не сделаю с этим что-то, это меня сожжёт изнутри, или сгнию я к чёртовой матери, заживо, как-то так. – Он встал, прошёлся, стискивая себя руками. У Алисы увлажнились глаза от сочувствия, гнева и любви. – Я понял сегодня, Солнышко. – Гэбриэл остановился, взглянул на неё так, словно не видел. – Пока эти уроды живы, которые делали со мной такое, я сам вечно буду напрягаться внутри. А что, если вот сейчас они собрались вместе, и вспоминают, слюни пускают, ржут надо мной?! Я убью их, Алиса. Я убью их всех. Найду, вычислю и убью… И только когда все они сдохнут, я сам посмеюсь над ними. И я начну убивать их так, что они будут сидеть ниже жопы, и бояться не то, что сказать что-то, а даже подумать лишний раз чего не надо! А я, – глаза его сверкнули, – буду знать, что они боятся. Что от каждого шороха ссыкают в штанишки и каждый день ждут, что их долбанёт откуда-то, а откуда – не известно. Вот чего я хочу. Это не правильно, я знаю. Нужно прощать, любить, вся фигня. Но я не могу. Не могу простить, и не считаю нужным ЭТО прощать! Я же не один, Алиса!!! Сегодня я одну мразь убил, и было так противно… А потом я понял: он больше ни одну девчонку не убьёт. Он вообще больше никого не убьёт! И мне стало хорошо. Веришь, нет?! Мне так стало хорошо! И тогда я понял, что должен сделать, для чего буду жить ближайшие месяцы, пусть даже годы. Это не месть. Это казнь. Их поганые жизни – за жизни тех, кого они уже не тронут, не замучают, не унизят… Я никогда уже нормальным не стану, чего там. Сломанное целым уже не сделаешь. Но мне станет легче, когда я избавлюсь от них и от мыслей о них. – Я тоже их никогда-никогда не прощу. – Прошептала Алиса. – Я тоже хочу, чтобы они умерли!!! Я сама бы их убила, если бы могла, за каждую отметину на твоём теле! – Пауки, осы… – Хмыкнул Гэбриэл, лицо его, только что суровое, оттаяло, стало нежным и весёлым. – Да? – Да! – Воскликнула Алиса. – И шмели, и змеи, и всё-всё, что убивает! И не надо смеяться над тем, что я маленькая!!! – Я обожаю то, что ты маленькая! – Гэбриэл, стремительно шагнув к ней, опустился на колени в густую траву и глядя прямо в её пылающие золотом глаза. – Всё в тебе обожаю, моё маленькое сердитое Солнышко! Всё, от глазок твоих золотых до ножек… до пальчиков на этих ножках, до ноготочков на этих пальчиках! Ты чудо моё маленькое, гигантский мой головняк… – Гэбриэл! – Захихикав, стукнула его Алиса и тут же, нагнувшись, поцеловала раз, другой… И время, которое Гэбриэлу предстояло провести в постах и молитвах, вдруг показалось ему вселенской вечностью! Проводив Алису, Гэбриэл вернулся к себе, но спать не мог. Всё, что случилось сегодня, до сих пор тревожило его. Полистав лежавший на пюпитре «Часослов», Гэбриэл ни черта не понял – книга была на латыни, которой он ещё не знал, – сходил в баню, облился холодной водой, но это помогло ещё меньше. Иво спал. Гэбриэл спустился к брату, но услышал женские стоны и ахи, и решил не мешать. Пошёл просто побродить по ночному спящему замку, и ноги сами принесли его в главный, или Большой, Рыцарский Зал, сейчас полутёмный, торжественный. Гэбриэл прошёл