скорее даже жалобно. Мужик он справный, и хозяйство у него крепкое, но без излишков. Батраков не держал, но работали на него многие: то ржи даст до новины, то еще чем ссудит, и расплачиваются с ним работой. Хапуга он ласковый, вроде бы человек добрый, но не приведись к нему в должники попасть — душу вымотает.

Выслушав Иванову просьбу, Тихон жалобно вздохнул:

— Справку дать, милой, не штука, а написать ее труда стоит — пальцы-то для этого дела у меня не шибко гнутся.

— Так я сам напишу, — предложил Иван, — вы только заверьте.

— Можешь — так пиши, — согласился Тихон.

Потом он долго рассматривал написанную Иваном справку, поднося ее близко к глазам и отводя вдаль.

— В грамоте ты силен: все буквы в строку стоят и прочитать можно, — одобрил наконец Тихон, — немногие у нас на селе так пишут. Разве что учителя да отец Евлампий.

Иван даже покраснел от председательской похвалы. Кончив сельскую школу, учиться он продолжал дома у матери и старика учителя, который как мог помогал ему разбираться в учебниках физики и математики.

Председатель вытащил из кармана домотканых штанов печать, сдул с нее табачные крошки, поплевал и, сказав: «С богом!» — шлепнул печатью по справке. Потом, склонив голову набок, крупными корявыми буквами вывел свою подпись.

Отдав справку Ивану, Тихон сказал:

— Пишешь ты подходяще — шел бы ты, милой, ко мне в писаря. Хозяйства у вас никакого, а за девками тебе бегать рано — чего зря-то околачиваться? Вот и потрудись на общество. А мы тебе мучицы или там картошки сколько-нето выделим.

Это было очень кстати: на одном скудном учительском пайке жить нелегко. И опять же для Ивана лестно — сам зарабатывать будет. Но он посчитал нужным уточнить:

— Секретарем сельского Совета?

— Да секретарь-то у нас выбранный имеется. Только в грамоте он не силен, вот беда. А писанины всякой много. Одни справки замучили. Опять же из волости бумаги шлют. Бумага ничего: на раскур подходящая, а только прочитать, что в ней написано, тоже требуется. Читать — читаю, — признался Тихон, — а понять, что пишут, другой раз мудрено: то про пролеткульту какую-то, то про ясли для ребят. А зачем им ясли — они и за столом поедят, было бы чего. Вот ты и читай эти бумаги, а потом пересказывай, что к чему. Конечно, и печку другой раз протопишь.

Так и стал Иван Бойцов в неполные пятнадцать лет писарем в сельском Совете.

Приходил он утром. Растапливал печку. Смахивал веником в угол подсолнечную шелуху и растоптанные окурки самокруток. Усаживался за единственный скрипучий стол. Заходили за справками — он писал. Приходили иной раз бабы написать письмо — тоже писал. Перед обедом появлялся председатель и неизменно спрашивал:

— Ну, Иван, что-нето случилось?

Выслушав, что ничего не случилось, зевал, перекрестив рот, и наказывал: «если что» — бежать к нему, и если у кого до председателя нужда случится, пускай к нему в избу идут.

Почту привозили два раза в неделю. Газеты, если их еще по дороге не раскурили, следовало сразу запереть в стол, чтобы не растащили. Письма по домам разносить некому, да и не к чему: если кому и приходило письмо, сразу об этом узнавало все село и адресат сам немедленно прибегал в Совет.

Бумажки из уезда, из волости и вправду присылали длинные и малопонятные. Разобраться в них Ивану было нелегко. Впрочем, что в них пишут, никого не интересовало, и меньше всего — председателя.

— Пишут — пускай пишут, — говорил он, когда Иван пытался пересказать ему содержание, — им небось за это жалованье идет, а мы эти бумажки в дело употребим, — и отрывал от директивы о ликвидации неграмотности косую полоску на козью ножку.

В сельском Совете царила тишина, а село жило беспокойно. Земли прибавилось вроде бы у всех, а хлеб в избытке появился далеко не у каждого. Ведь землю вперед всего вспахать нужно, а на чем? Лошадей в селе осталось немного, и безлошадные шли на поклон к таким, как тот же Тихон Бакин: у него хоть и неказистые, а две лошади. Тихон давал, не отказывал, а потом забирал четверть урожая.

Макей Парамонов, тот никому не давал своей тройки справных коней. Каждое лето он нанимал батраков. Брал землю у безлошадных солдаток исполу: один сноп из урожая тебе, второй мне, а то и два снопа себе, хозяйке — один. Богател Макей из года в год. Да не он один: и Петр Захаркин, и Семен Зайков за ним тянулись. И Тихон Бакин, тихий-тихий, а себя не обижал.

Не давала им развернуться в полную силу продразверстка. Приезжали продотряды и отбирали все излишки. Правда, Макей ухитрялся большую часть зерна припрятать в скрытнях. Говорили, что и в лесу, в укромном местечке, прячет он хлеб. Попробуй доберись туда, если в лесу хозяйничает банда дезертиров атамана Русайкина.

Дезертиры в лесах завелись давно — еще в германскую войну прятались от призыва в царскую армию, а в банду собрались года два назад. Особенно они обнаглели, когда в соседней Тамбовщине разгулялись кулацкие банды эсера Антонова.

И в Крутогорку не раз заскакивали. Кооперативную лавку дважды разоряли. Мужиков, впрочем, не особенно обижали, богатых не трогали, а у бедняков взять нечего. Только кое у кого из середняков лошадей увели и сделали тех тоже бедняками. Многие мужики злились на бандитов и за лавку, и за лошадей, а что сделаешь? Попробуй высунься — враз на собственных воротах качаться будешь.

Больше всего Русайкин охотился за продотрядовцами да за приезжими из города агитаторами. Бандиты почему-то раньше всех узнавали, когда приедет продотряд. Но и продотряды в эту лесную сторону являлись усиленными и держались настороже.

Раза три на лес налетали отряды частей особого назначения — ЧОНа, — но, раньше чем они добирались до леса, бандиты бесследно исчезали. Зато когда поблизости не было ни чоновцев, ни продотрядовцев, бандиты запросто появлялись в селе.

Однажды утром Иван с председателем ломали голову над очередной бумагой из волости. На крыльце послышался грохот: кто-то обивал снег с кожаных сапог. Никто в это время в селе не ходил в кожаных сапогах, и Тихон насторожился.

Дверь заскрипела, и в Совет ввалился ражий детина в солдатской шинели без хлястика, с винтовкой за плечами.

— Здорово живете! — пробасил он.

Тихон как-то сразу сжался, словно бы еще меньше росточком стал, и торопливо ответил:

— Милости просим!

Пришедший, не снимая шапки, сел на лавку. Не торопясь закурил. Выпустив из ноздрей две струйки едкого махорочного дыма, спросил:

— Ну, как живете?

— Живем, пока бог грехам терпит, — заторопился ответить Тихон.

— Продотрядники не бывали?

— Бог миловал…

— Днями ждите. В волость уже заявились, — безразличным тоном