Жерлянки дробным рокотом рванули.

И тень моя горбатая, как пух,

Комком по светлым травам покатилась.

И чем сильнее острые колени

Мне зажимали горло, чем больнее

Меня язвил и шпорил хлыст колючий,

Тем сладостнее разбухало сердце,

И тем гневнее накалялась мысль.

И длился бег. Выкатились глаза.

И ветер пену с губ сдувал. И чую:

Бежать невмоготу. И сжавши ребра,

И в корче смертной зубы раскрошив,

Я вывернулся вдруг прыжком змеистым,

И захрустела старческая шея,

Мною придавленная. Свист гремучий

Взвился над взбеленившимся хлыстом.

И — понеслись. Не успевал дышать.

И тень отстала и оторвалась.

Луна и ветр в один звенящий крутень

Смешались, и невзнузданная радость

Мне горло разнесла. И вдруг старуха

Простонет: Не могу… — и рухнула.

Стою. Струна еще звенит в тумане,

Еще плывет луна, и блеск, и трепет

Не отстоялись в сердце и глазах.

А предо мной раскинулась в траве

И кроткими слезами истекает

Исхлестанная девушка, — она,

Любовь моя, казненная безумцем.