Я окрикнул его. Он стоял на улице, покупая пончики внукам, застыв в неудобной позе, доставая купюру из кошелька. Пузатый, лысый, с мерзкой гримасой вседозволенности на лице. Маленькие, заплывшие глазки дернулись, уставились на меня.

  * * *

  Дождь лил уже с какой-то совсем злобной неистовостью. Укрыться от косых, пронзающих шипов воды стало невозможно. В этом городе быстро привыкаешь к сырости, темноте и дождю, но привыкание ведь еще не означает согласие. Удивительно, но при таком количестве воды, низвергающейся с небес, в городе не было ни одного мало-мальски добротного моста, вся вода мгновенно впитывалась в песчаную почву, не оставляя даже ручейка. Шахтерам мосты ни к чему. Как ни к чему им высокие здания. Покосившиеся от времени, поеденные плесенью двухэтажные домики нависали, словно недобрые великаны из сказок, вместо глаз -- поблескивание темных окон глубокой ночи. Да, в этом городе чертовски сложно покончить с собой.

  Это только мало понимающие в этом деле люди считают, что покончить c собой легко. Ведь нужно обойти столько защит, заложенных природой. Действие должно быть простым и необратимым. Ничего лучше хождения по ночным улицам я пока не придумал. Это было еще не самоубийство, но некий вызов порядком подуставшего от жизни человека. Грызло желание напороться поздним вечером на пьяного шахтера или двух, повздорить, возможно даже смачно, по рукоятку, получить ножом под ребра. Но испытать судьбу не получалось. Виной тому могли быть высокий от природы рост, спортивное прошлое и давно ставший мне самому неприятным звериный оскал растерявшего веру в доброту человека.

  * * *

  Разбудил меня раздражающий, кисло-металлический звук домофона. Никаких знакомых в городе у меня не было, я и приехал сюда для того, чтобы в конец порвать с этим жалким обычаем людей вести светские, поверхностные беседы, обсуждая до коликов кто куда устроил детишек, кто с кем развелся, кто завел любовницу, а кто скоро умрет от рака. Арендатор никогда не приходил сам, соседи его сторонились. Опять какая-нибудь проверка счетчиков или продавец пылесосов?

  Я присел на кровати, оттолкнул носком прикатившуюся пустую бутылку, посидел, приходя в себя. В домофон продолжали настойчиво звонить.

  -- Так! Что надо!?, - прохрипел я.

  Молчание. Вдруг раздался шелковый, слегка неуверенный женский голос:

  -- Мне сказали, что у вас можно заказать картину? Я не вовремя?

  Бог ты мой. Какую еще картину! Это что, какой-то розыгрыш? Задумываюсь на мгновение. Любопытство берет свое.

  -- Поднимайтесь, седьмой номер.

  Податливый, женский стук. Тяну дверь. На пороге молоденькая особа, в дорогом пальто, явно из новоприбывших, одета слишком изящно, так тут не одеваются. Отступаю, произвожу галантный жест.

  -- Мне ваш адрес дали в гостинице. Я ищу художника, - она испуганно посмотрела на меня. -- Или я не по адресу?

  -- Определенно не по адресу. Я последний раз мучал холст десять лет назад.

  Она выжидательно смотрела на меня, периферийным зрением стреляя по сторонам, распространяя по квартире чувство досады и разочарования.

  -- Извините. Просто мне сказали, что тут очень сложно найти художника.

  -- Да, шахтеры народ не самый творческий, - съязвил я, хотя понятия не имел, какой шахтеры народ.

  -- Консьерж долго кому-то звонил, и вот дали ваш адрес, - в качестве алиби она показала подмокшую от дождя бумажку.

  Я сел на замызганный возрастом холостяцкий диван, думая, что она предпримет. Жадно, сально посмотрел на нее.

  Она на миг сжалась в комочек, но тут же сгруппировалась, улыбнулась очаровательной, белоснежной улыбкой, сама мисс-застенчивость.

  -- Если вопрос в деньгах, то у меня их очень много. Мне нужно нарисовать картину на заказ, назовите вашу цену. А если не готовы взяться за работу, подскажите, кто мог бы это сделать.

  Я развалился на диване, приняв вызывающе блаженный вид.

  -- Я, к сожалению, никого здесь не знаю. Да, был когда-то художником, но это все - дела минувших лет. Я не принимаю заказы.

  Она какое-то время постояла молча, пытаясь понять, стоит ли меня упрашивать, затем пошла к двери. Улыбка ее погасла, очарование не исчезло, но приглушилось. В дверном проеме остановилась и посмотрела на меня с обидой:

  -- Скажите хоть, вы были хорошим художником?

  Я усмехнулся:

  -- Очень посредственным.

  * * *

  Юго-восточный ветер, придавливая к земле, нес свинцовые тучи. На улице было зябко, обдувающий холодный воздух никак не давал согреться. Тем не менее, дождя не было и я решил прогуляться на Гору. Гора - местная достопримечательность, с заброшенной деревянной церковью, сильно покосившейся и за сотни лет много раз перестроенной, отреставрированной и даже пару раз сгоравшей дотла по недосмотру пьяных дьячков. Если вы заберетесь на Гору, то перед вами откроется вид на этот мрачный город, и то если вам повезет, и туман не заполнит собой все видимое пространство, а дождь вас не испугает от долгой дороги по петляющей каменистой тропинке.

  Мне нравилось сидеть на крыльце заколоченной церкви, попивать виски и смотреть на город. Это было единственное место, в котором я чувствовал себя более менее уютно. Тут я вспоминал молодость, перебирал и обмусоливал совершенные ошибки и неверные шаги, страдал и жалел себя. Мне всегда казалось, что самокопанием лучше всего заниматься недалеко от места поклонения, пусть даже заброшенного.

  Поднявшись на гору, я увидел, что кто-то сидел на покалеченной скамейке, нависающей над небольшим