речь?

— Еще немного салата?

— Нет, спасибо.

— Ну, отлично, — сказал Томас Ливен и продолжил: — Герр директор, вы владеете бумажной фабрикой?

— Да, это так. Все восстановлено из руин.

— Этим можно гордиться. Ваше здоровье! — Томас поднял свой бокал.

— Спасибо. Принимаю ваш тост.

— Герр директор, насколько я знаю, вы изготавливаете особую бумагу с водными знаками?

— Да.

— Вы поставляете этот сорт бумаги для печатания новых акций акционерному обществу «СНПС»—Союзу немецких производителей стали, которое продает их сей час на бирже?

— Правильно. Могу вам сказать, что изготовление этой бумаги находится под строжайшим контролем, поднимается крик по поводу каждого испорченного клочка бумаги.

Это делается для того, чтобы мои рабочие не пришли к мысли напечатать себе пару акций.

— Герр директор, мне хотелось бы заказать 50 листов этой бумаги.

— Что? Вы… хотите…

— 50 листов большого формата бумаги, на которой печатаются акции. Как директору вам не составит большого труда обойти контроль.

— Но, ради Бога, что вы будете с ней делать?

— Печатать акции, естественно, а вы думали, зачем мне эта бумага?

Директор Шеленберг сложил свою салфетку, посмотрел не без сожаления на полную тарелку и сказал:

— Боюсь, я теперь должен идти.

— Ни в коем случае. Сейчас подадут яблоки в винном соусе и гренки с сыром.

Директор встал.

— Герр Ливен, я забуду, что когда-то был у вас.

— Сомневаюсь, что вы сможете когда-нибудь это за быть, — возразил Томас, добавляя в свою тарелку рис. — Почему, собственно, вы стоите, герр милитервиртшафтсфюрер? Сядьте!

Лицо Шеленберга стало красным. Он тихо переспросил:

— Что вы сказали?

— Садитесь, курица остывает.

— Вы сказали — милитервиртшафтсфюрер?

— Именно так я и сказал, вы были им, даже если в 1945 году забыли указать об этом в анкете. Зачем об этом вспоминать? В свое время вы достали себе новыедоку менты и сменили имя. Ваше имя было Макс.

— Вы с ума сошли!

— Ни в коем случае. Вы занимали этот пост в Познани.

Вас до сих пор разыскивает польское правительство как военного преступника, разумеется, под именем Макс, а не Шеленберг.

Директор сник на своем старофламандском стуле, вытер салфеткой затылок и бессильно произнес:

— Не понимаю, почему я слушаю вас?

— Видите ли, герр директор, — сказал Томас, — у меня тоже непростое прошлое, и я хочу за это получить от вас бумагу. Делать мне ее самому сложно, хотя надежных специалистов у меня достаточно. Вам стало плохо? Ну, ну! Выпейте глоточек шампанского, это поможет. Видите ли, герр директор, когда война близилась к концу, я имел доступ к секретным досье. В то время вы прятались в деревне Мисбах.

— Ложь!

— Извините меня, я имел в виду Розенталь.

На этот раз директор только молча поднял руку.

— Я знал, что вы там прячетесь, и мог бы вас арестовать, используя мое тогдашнее положение. Но подумал, что я получу, арестовав его? Можно выдать польскому правительству. А дальше?

Томас с аппетитом смаковал куриную ножку.

— И я сказал себе, если ты оставишь его в покое, то через пару лет он выплывет. Этот сорт людей никогда не тонет, всегда держится на поверхности.

— Неслыханная наглость, — сквозь зубы процедил директор.

— И тогда он сможет тебе чем-нибудь помочь. Я так думал, соответственно действовал и вижу: все идет прекрасно.

Шеленберг с усилием поднялся.

— Я иду прямо в полицию и сделаю заявление о шантаже.

— Рядом с вами стоит телефон, — ответил Томас и дважды нажал кнопку под крышкой стола.

Снова поколебалось пламя свечи, когда в комнату вошел Бастиан. Он нес на серебряном подносе фотокопии документов.

— Прошу ознакомиться, — предложил Томас. — На копиях вы, герр директор, в униформе, здесь также есть квитанции о вашем пожертвовании 100 тысяч марок на нужды СА и СС и приказы, подписанные вами в период 1941–1945 годов.

Директор снова свалился на свой старофламандский стул.

— Бастиан, можете убрать, герр Шеленберг уже созрел.

— Слушаюсь, уважаемый хозяин!

После того как Бастиан вышел, Томас Ливен проговорил:

— За эту сделку вы получите 50 тысяч марок. Хватит вам?

— Я не позволю меня шантажировать!

— А не поддерживали ли вы, герр Шеленберг, последнюю выборную кампанию своими солидными суммами? Как называется немецкий журнал, который интересуется подобными фактами?

— Вы сумасшедший! Вы хотите напечатать фальшивые акции! По вас плачет тюрьма. И я с вами туда попаду!

— Я не попаду в тюрьму. А вы попадете, если не дадите мне эту бумагу. Попробуйте, как вкусны яблоки, — Томас нажал кнопку один раз.

— Я в рот не возьму ни кусочка у вас. Вы шантажист!

— Когда я могу рассчитывать на получение бумаги, герр директор?

— Никогда, — закричал в раздражении Шеленберг, — никогда вы не получите от меня ни клочка бумаги!

В тот же день около полуночи Томас Ливен сидел со своим слугой в большой библиотеке перед камином, в котором жарко горели дрова. Красными, голубыми, желтыми, зелеными цветами переливались обложки сотен книг. Из проигрывателя тихо лилась музыка. Это был концерт для фортепьяно № 2 Рахманинова.

На Томасе был безупречный смокинг. Бастиан в расстегнутой рубашке сидел, положив ноги на соседний стул.

— Герр Шеленберг доставит бумагу через неделю. Сколько времени понадобится твоим друзьям, чтобы напечатать акции?

— Около десяти дней, — ответил Бастиан, поднося к губам большую рюмку с коньяком.

— Тогда 1 мая — прекрасная дата, День Труда. Я поедув Цюрих.

Он передал Бастиану акцию и лист бумаги.

— Вот образец для печатания, а на листе текущие номера, которые я хотел бы видеть на акциях.

— Если бы я знал, что ты намереваешься сделать, — проговорил Бастиан.

Только когда Бастиан оставался со своим хозяином наедине, он обращался к нему на «ты», так как знал Томаса уже 17 лет и раньше он был вовсе не слугой.

Бастиан привязался к Томасу еще с тех пор, когда познакомился с ним в Марселе на квартире главаря гангстерской банды. Кроме того, они находились некоторое время в одной тюремной камере, а это, согласитесь, сближает.

— Томми, так что ты хочешь?

— Речь идет, дорогой Бастиан, о завоевании доверия, моя операция с акциями будет элегантной. Никто не заметит, что это будет мошенничество. Все заработают, все будут довольны.

Мечтательно улыбнувшись, Томас достал золотые часы с репитером. Он получил их от своего отца. Через все перипетии его жизни часы сопровождали Томаса. Ему всегда удавалось их спрятать при бегстве или получить вновь при