его на пол и пнула.

— Принесла, — сказала она.

— И даже не сломав, — отозвался Сен-Киприан. — Что бы я без вас делал, мисс Гэллоугласс?

— Умер бы, — просто ответила она. Она села на корточки и открыла саквояж. Извлекла истлевший мешок, на котором были вышиты странные сигилы, и вынула оттуда кусок мела. — Окажешь честь или хочешь, чтобы я это сделала?

— Это в тебе есть жилка художника. Но не подходи слишком близко к кубу. Помнишь, что случилось в Мирдстоне, а?

— Там я была невиновата, — кисло отозвалась Гэллоугласс.

Достав несколько коротких кусочков полированного дерева, она принялась собирать из них нечто напоминающее кий для снукера. Собрав его, она закрепила на кончике мелок и начала обводить гудящий куб кругом. На тени, обступившие ее, она не обращала внимания, и те отпрянули. Было в Гэллоугласс нечто, отталкивающее большинство эфирных духов, отметил Сен-Киприан. Как и портовая шпана, переходившая на другую улицу, увидев, что она идет в их сторону, призраки, духи и привидения убирались с ее пути с неподобающей поспешностью.

Пока Гэллоугласс рисовала защитную пентаграмму, Сен-Киприан залез в мешок и вытащил еще несколько предметов. Уэнди-Смайт вертелся вокруг, бросая нервные взгляды на парящую головоломку.

— Насчет предыдущего вопроса: дело вот в чем, Филлип, — сказал Сен-Киприан, доставая толстые латные рукавицы, к которым крепились кольчужные рукава. Странные, зазубренные символы были выцарапаны на металле рукавиц, а сами они выглядели потемневшими от возраста.

— Это не столько головоломка, сколько своего рода дверь, — продолжил он. — И твои действия открыли ее, как и требовал речистый мошенник с той стороны. И теперь он скребется в дверь разнообразными своими конечностями, ломится в нее. Так что нам надо ее заклинить, вернуть ключ в замок — и дело в шляпе.

Он взял небольшой флакон с маслянистой жидкостью и повращал его.

— Как правило, таящиеся у порога не особо шустры. Им нужно время, чтобы выскользнуть из одного измерения в другое, как змее, сбрасывающей кожу. Обычно ты был бы скован ужасом или как-то иначе обездвижен и способен лишь с нарастающим ужасом смотреть, как твой рок приближается со всей прытью умеренно ленивой улитки. К счастью для тебя, ты немного знаком с тайными ритмами мира и тому подобным, так что сумел встряхнуться и позвать меня.

Он смазал доспехи маслом.

— Старый граф д’Эрлетт — как в вышеупомянутой «Конструкции д’Эрлетта» — был чудаковат. Написал в 1702 году мерзкий гримуар Cultes des Goules^[1] и вскоре плохо кончил, что не редкость с такими парнями. Однако прежде чем присоединиться к Невидимому Хору, он оплатил создание этих гадких игрушек — говорят, был замешан французский игрушечных дел мастер сомнительной репутации, — но, впрочем, это неважно. Кстати, как у нас дела, мисс Гэллоугласс? — спросил Сен-Киприан через плечо.

— Оно пытается мелок сожрать, — раздалось в ответ.

— Черт, не допускай этого, они не дешевы, — отозвался Сен-Киприан, не поворачиваясь. Мелок был сделан из толченых костей мучеников, а их было не так много, как можно подумать. Уэнди-Смайт что-то пробормотал, его глаза выпучились от ужаса, пока он наблюдал за работой Гэллоугласс. Сен-Киприан протянул руку и мягко потрепал мужчину. — Внимательнее, Филлип, это все ради тебя, а не меня.

— Что… что… что… — залепетал Уэнди-Смайт, глядя на него.

— Просто возмущение в эктоплазме, бояться нечего. Считай это предупреждающим рычанием хищника на охоте, — сказал Сен-Киприан. Он закончил смазывать рукавицы и убрал флакон в мешок. — Так, о чем это я… а, да, головоломки. В общем, наделал д’Эрлетт этих головоломок, по каким-то безумным причинам. Он был француз, так что кто его разберет. Может, что-то говорило с ним из тьмы, может, он дал клятву, а может, просто любил циничные розыгрыши. В общем, играться с ними не к добру. И не скажешь, что за ужас там таится, — может, садисты из другого измерения, а может, машет щупальцами кто-нибудь голодный, пришедший со звезд. Как в Рождество… неизвестно, что ты получишь. Поможешь их надеть, Филлип? — Он указал на рукавицы.

— Что ты будешь делать? — прошептал Уэнди-Смайт.

Гудение в кубе стало болезненно громким. В нем было нечто скрежещущее, царапающее, словно где-то проворачивалось нечто крупное. Головоломка потеряла всякую форму и стала беспорядочной мешаниной граней, которые двигались и скользили, похоже, случайным образом. Потусторонние, чешуйчатые формы метались меж граней, и комнату наполнил звук, похожий на стук зубов. Гэллоугласс, казалось, захватил адский ветер, ее плащ трепетал, когда она закончила последний сигил пентаграммы и отступила, держа палку с мелком, как копье.

— Ты уверен? — прошептала Гэллоугласс, пока Сен-Киприан снимал свое пальто и потягивался, как бегун перед марафоном.

— Ничуть, — сказал Сен-Киприан, пока Уэнди-Смайт помогал ему натягивать рукавицы. Кольчужные рукава натянули до плеч и соединили на шее кожаным ремнем. Он размял пальцы в рукавицах.

— Пожелайте мне удачи!

Затем, без дальнейших промедлений, он подошел к внешней границе пентаграммы. Волна жара погладила его лицо, и он учуял дурной запах, словно от склепа, открытого летним днем. Что-то двигалось на краю поля зрения — формы, одновременно огромные и миниатюрные, но совершенно неопределенные. Они сплывались к нему, пока свет от головоломки принимал грубый, режущий глаз фиолетовый оттенок. Парящий куб, казалось, попятился, стоило к нему потянуться, сжался от его прикосновения. Пар поднимался от рукавиц, пока священные масла делали свою работу. Пот катился по его лицу, а запах стал еще хуже, едва он потянулся к путанице граней, составлявших конструкцию д’Эрлетта.

Казалось, он сунул руки в горячую патоку, но все же получилось ухватиться за нечто твердое. Что бы это ни было, оно корчилось и вырывалось, когда он начал поворачивать и сгибать светящиеся грани в форму, присущую им ранее. Они сопротивлялись, и скоро его руки затряслись от усилий.

Он уловил проблеск того, что лежало за гранями — невозможное пространство, полное омерзительной архитектуры, вновь и вновь вкладывавшейся в самое себя, и фиолетовый отсвет, от которого его желудок замутило. Там была некая форма — вдали, но близящаяся с каждой секундой. Он чувствовал, как доски пола под его ногами дрожат от призрачной поступи этой фигуры. Казалось, она наполняла внимающую пустоту, вытесняла свет своими движениями, прыгала, протискивалась сквозь гротескную корку, замаравшую мир по ту сторону.

Она говорила на ходу, отравляя воздух своим голосом. Она ревела и шептала разом, и Сен-Киприан щурился от вызванных этим волн