железобетонных сваях. Работало здесь еще много людей, и среди них зоотехник Федя, тетя Нина, деревенские ребята; тут же были сколочены длинные деревянные столы, и повариха Емельяниха готовила обед. Одна за другой подъезжали машины с зерном, разгружались, и деревянными лопатами надо было разгребать зерно, стелить его тонким слоем или бросать на стремительную ленту конвейера, которая бежала вверх, разметая зерно широким золотистым веером.

Здесь тоже были напряжение, стремительный темп. Потные сосредоточенные лица. Люди перекидывались короткими фразами.

Только бы успеть.

У Вити заломило спину, тяжесть вступила в плечи, лопата еле ворочалась в руках.

Приближался полдень, по небу ползли тяжелые облака, скапливались на западном горизонте.

Машины шли и шли.

— Дружнее, товарищи! Поднажмем!

Пот заливает глаза...

И в разгар этой работы, объединившей многих людей в одно целое, кто-то вдруг крикнул:

— Смотрите! Матвей Иванович идет!

И сразу стало тихо, люди побросали лопаты. Замер конвейер.

Потом сразу взорвались голоса:

— Как это идет?

— Где?

— Да вон, вон!

— Правда, Матвей Иванович, — прошептала Катя, стоявшая рядом с Витей. — Он...

С бугра, от дороги, опираясь на палку, тяжело шагал к крытому току грузный человек, и в его фигуре Витя узнал Матвея Ивановича.

«Он же больной, — подумал Витя. — Ему нельзя ходить!» Навстречу своему председателю уже бежали люди. Бросив работу, бежали все: Федя, тетя Нина, повариха Емельяниха... Бежали другие мужчины и женщины, мальчишки и девочки, у всех были радостные, взволнованные лица. Что-то подхватило Витю, жаркие чувства — восторг, боль, восхищение — наполнили его. Рядом бежали Вовка и Катя.

Матвея Ивановича обступили.

— Иваныч, ну, как ты, родной?

— Зачем пришел?

— Сердце-то, сердце как?

— Смотри, совсем здоровый наш Иваныч!

Люди шумели, улыбались друг другу, что-то говорили и — Витя видел — были счастливы.

Матвей Иванович, редко, с трудом дыша, говорил тихо и вроде бы совсем некстати:

— Спасибо, спасибо...

И его больное лицо с синими кругами под глазами было счастливым. Нет, не все лицо — глаза. Молодые, зоркие, подернутые предательской влагой глаза были счастливыми. Витя ни у кого никогда не видел таких глаз — счастье просто заполняло их.

И Витя подумал, что он все может сделать для этого человека, даже умереть за него, если надо. Только бы жил он, только бы не болело его уставшее сердце, только бы всегда был он на этой земле, с этими людьми.

Наверно, и другие думали и чувствовали так же.

Протолкалась раньше никем не замеченная медсестра Лиза в белом халате — Витя сразу узнал ее — и плачущим голосом завела:

— Убежал! Прямо из палаты убежал! Я только до кухни, а они... Прихожу — нету. И дед Антон одежду выдал!

Вокруг заволновались, зашумели.

— Матвей Иваныч! Вам же нельзя двигаться! — продолжала сестра все тем же плачущим голосом. — У вас же постельный режим!

— Ничего, Лиза, ничего, — слабо говорил Матвей Иванович. — Я здесь быстрее отдышусь. А у тебя там — лекарства да склянки. Тоска. И как же я могу день такой пропустить? Первый день жатвы. Я от одного этого вида здоров!

И опять вокруг заулыбались, закивали головами.

— Верно!

— Один дух ржаной — нектар. Попьешь — и сердце на полные обороты.

— Да мы Иваныча нашего в один момент на ноги поставим, — сказала Емельяниха. — Сейчас я ему сливок да кашки гречневой с сальцем.

— Точно! Обед как раз!

— Ты с нами, Иваныч, пополудничай.

— Уж не обижай нас!

— А я что? Ведь голодный на их больничных харчах...

Витя шел рядом с Матвеем Ивановичем и думал...

Вечером разразилась гроза. Хлестал тяжелый дождь, часто вспыхивали молнии, и тогда листья на деревьях за стеклами террасы казались белыми. И тропинка, которая вела от крыльца к калитке, тоже была белой. Вспыхнет молния, и за деревьями, за забором виден далекий край неба. После молний все погружалось в темноту, и гром сотрясал землю.

Витя, натянув одеяло до подбородка, слушал грозу и думал, думал...

Вдруг словно пружина подняла его. Витя сел в своей раскладушке, сжал рукой пылающие щеки.

«Эврика! — быстро думал он. — Я нашел! Теперь я знаю, что мне нужно, чтобы быть счастливым! Я хочу быть таким, как Матвей Иванович. Чтобы у меня была любимая работа и чтобы — и это самое главное! — меня любили и уважали люди. Как его. Я знаю: это очень трудно — чтобы так. Но я буду стараться. Всю жизнь. Потому что для счастья это самое главное. Все остальное потом...»

Вспыхнула молния, на мгновение ослепив Витю.

Дальше он думал: «Кажется, я в самом деле стал совсем взрослым. Скоро мне исполнится четырнадцать лет».

Витя вспомнил день рождения Зои, стал думать о Зое, о Кате, о себе, мысли его смешались.

Над ночной землей катились громы, сверкали молнии, в стекла террасы стучали крупные капли дождя...

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ПЕРВАЯ, и последняя, в которой мы вместе со славным мальчиком Витей Сметаниным говорим: „До свидания, Жемчужина!“

Неотвратимо приближался день отъезда, день разлуки с Жемчужиной и со всеми, кого здесь встретил и полюбил Витя Сметанин.

Накануне до позднего вечера собирали вещи. Их почему-то образовалось еще больше, чем привезли, хотя съели целый баул продуктов.

Погода за открытой дверью террасы была как все последние дни: срывался дождь, шумел в деревьях порывистый ветер, вспыхивали дальние зарницы.

И вот из этой мокрой тревожной темноты летнего вечера пришла Катя, робко постучала в косяк двери и поманила Витю.

Они вышли на влажное крыльцо, в слабый, неверный свет из террасы.

И Витя увидел, что Катя тихая, грустная, взрослая. И избегает Витиного взгляда.

«Она не хочет, чтобы я уезжал!» — и с ужасом, и с восторгом подумал Витя. И дальше не стал думать — испугался.

— Давай сейчас простимся, — шепотом сказала Катя. — Завтра будет много народа. — Она протянула Вите руку лопаточкой и прошептала: — Ты мне будешь писать?

— Буду, буду! — поспешно ответил Витя.

Катя рванулась к Вите, быстро поцеловала его в щеку и убежала в темноту.

— Катя! Катя!

Никто не ответил.

Витя вернулся на террасу.

— Что, произошло объяснение? — слегка хихикая, спросила мама.

Витя вспыхнул.

— Лида! — возмущенно сказал папа. — Лучше все-таки сначала подумать, а уж потом...

— Скажите! — перебила мама. — Все нервные стали. — Но вдруг изменилась, подошла к Вите: — Ладно, извини, сынуля.

Она хотела потрепать Витю по голове, но мальчик увернулся. Мама, обиженная и раздосадованная, ушла в комнату.

Спать Витя лег поздно, но долго не было сна. Путались мысли...

Он спал и не спал.

Он был в школе, в своем классе с портретом Пушкина над доской, и за широкими