разбудить в себе самое что ни на есть лучшее, чистое… Только тогда до людей дойдет мое пение, это уж проверено на себе!»

— Чудесное правило для художника, — замечает по этому поводу Сергей. — Так нужно поступать и литератору, прежде чем садиться за письменный стол. И нам — перед тем, как браться за камеру… Чистой душой поет! Отсюда и божественность его пения, то впечатление, которое лучше всех выразила не воздыхательница-рецензентка, а простая полтавская крестьянка: «Когда Иван Петрович поет по радио, мне кажется, что в хате… полевыми цветами пахнет».

Такую оценку Сергей, видимо, подхватил где-то в ярмарочной гуще — у Сергея страсть бродить по ярмаркам, по базарам. Можете неожиданно встретить его летом в каком-нибудь Кагарлике, на районном торжище, где глаза разбегаются от яркого изобилия глечиков, кувшинчиков, мисок, макитр да прочей посуды, что так и играет на солнце — звенящие, с пылу с жару, будто еще теплые, — о таких изделиях говорят: огонь печи дает звонкость, огонь души дает красу! Возле своих творений в независимых позах восседают, как над рекой времени, и сами мастера — один покуривает, другой просто сидит в задумчивости. Достоинство, самоуважение мастера — тут оно властно и негромко живет. Нет суетливости, зазывания, он сидит почти суровый возле своих звонких, певучих изделий, и другой такой, и третий… Немногословные, торг ведут лаконично, степенно, без ярмарочной оживленности:

— Так будет?

— Не будет.

— А так будет?

— Так будет.

Только один среди них, раскрасневшийся старичок дремучего возраста, больно уж весело рекламирует свои ложки-половники: с утра, видно, чарку опрокинул.

— Без такого половника хата пустая… Бери, молодица, будешь хозяйкой!.. Да не выбирай, они все одинаковы… Что ими, воевать?

— А может, и воевать?

Касса деда в небрежении — он забыл уже, с кого взял деньги, с кого не взял, — подмигивает молодицам, напевает:

— Диду, вы кино! — смеются женщины, и нам даже здесь, возле моря, слышен их задорный смех.

В настроении Сергея появилось великодушие — явный признак того, что на почте улыбнулись ему из окошечка или, может, подали долгожданное письмо либо телеграмму. В импровизациях на темы родного города пробиваются лирические ноты, встают вечерние аллеи, канделябры каштанов… Даже к футболистам появилось нечто похожее на снисхождение. Где-то возле афишной тумбы сегодня Сергей случайно услышал их разговор о новом фильме, мысли хлопцев удивительным образом совпали с его собственными.

И сразу гнев сменился на милость:

— Не такие уж они дремуче отсталые. Среди них попадаются довольно интеллектуальные физиономии…

Такого нрава человек. Мысленно снова возвращаемся к тому мальчонке, которого мы видели утром. Этот его обход, пытливое всматривание, жажда познания, улыбки загадочные — они почему-то имеют для нас значение.

— Вышел, как из мифа, и снова пошел, как в миф… Мимо нас, вдоль берега — в мифы будущего. Он будет жить в третьем тысячелетии, это ж подумать… Вот бы для кого нам ставить фильм… — Сергей, как всегда, быстро загорается. — Фильм для сына рыбацкого!

— О чем?

Гримаса неудовольствия появляется на лице Сергея.

Пуд сценариев, он нам ничего не дал, все отклонены безоговорочно. И не потому, что все они так уж безнадежны, возможно, кто-то другой и найдет в этой руде что-нибудь для себя подходящее… А нам остается снова искать. Хотим найти нечто созвучное жизни каждого из нас, такое, что отвечало бы нашим умонастроениям, вкусам, только при этом условии будет настоящее творчество, страстное, согретое душой…

А такого мы покамест не нашли.

Сергей, глядя на белоснежную прибрежную полосу дает волю своей фантазии:

— Этот свет прибоя, который снизу озарил мальчика и приоткрыл нам его загадочную, как у Монны Лизы, улыбку… Разве он сам по себе не является для нас чудом? Свет — это ведь сама загадочность, по крайней мере, для меня! Удивительный, благороднейший вид материи, самое совершенное ее проявление… Граница ее возможного движения. Непревзойденное в скорости… Одновременно и волна и частица… И возможно, еще что-то…

— Антипод космической тьмы.

— О, вы сразу переводите на шутки… Но это же правда… Высшее самопроявление природы, ее шедевр! Согревает своей ласковостью… Создает волшебство фотосинтеза… Чудо из чудес! Недаром же берем его как образ чистоты, совершенства, наивысшей энергии жизни. Может, и в самом деле тут происходит переход реального в идеальное? Говорим ведь: свет разума. Свет любви. Свет надежды… Да! Я хотел бы снимать фильм… про Свет! Про свет как таковой. Так бы и ленту назвать: «Свет»!

— А как это тебе представляется на экране?

Сергей не слышит, размышляет, углубленный в себя:

— Свет, к примеру, как содержание, а форма… Ну, скажем, круг. Все в природе стремится обрести форму круга, выпуклости, шара. Планеты и электрон, небесное светило и яблоко или капля воды… И даже мозг человеческий с его полушариями… Как раз в форме круга природа, по-моему, полнее всего способна проявить себя, свое совершенство. — Помолчав, он продолжает: — Когда-то слыхал от одного циркача, что круг на манеже имеет постоянный диаметр и такой он во всех цирках мира — тринадцать метров. Ни меньше, ни больше, именно такой величины, иначе конь не пойдет по кругу, станет нервничать, запутается… Нужно непременно тринадцать. Почему? Просто кабалистика какая-то.

— Однако, дружище, так можно очуметь. Свет… Круг… Так и мы, вроде тех цирковых лошадей, можем запутаться… В общем, вряд ли это нам подойдет. А уж если мы решим делать фильм про Свет, так пусть это будет лента о внутреннем свете человека… Когда-то ты, кажется, собирался сам написать сценарий?

— Была попытка. О детстве хотел… Но потом отказался от этой мысли. Слишком затемненный фон. Лишь отдельные кадры впечатлений, отрывистых, мучительных… Ночь расправы, конь, выламывающийся из пылающего сарая… Красно-багровая тьма, хаос Герники и все… А вот вы смогли бы.

— Тоже о детстве?

— Нет, о юности. Как-то вы рассказывали о себе, о друзьях своих. Почему бы не сделать, скажем, хотя бы о той черной одиссее окружения?

— На эту тему было.

— Смерчи взрывов, пожарища баталий — не это я имею в виду. Раздумья о неистребимости человека — так это мне представляется… Что вам светило? Что удерживало каждого из вас в жизни средь того вселенского хаоса? Какими вы были на самом деле? Ведь это о вас, кажется, и ваших ровесниках сказано: «Мы были высоки, русоволосы… Вы в книгах прочитаете, как миф… о людях, что ушли