единственный человек, имеющий свободный доступ в оба интерната, он играл важную роль в жизни воспитанников, а именно – мог передать записку, а через неделю или две принести ответ. По слухам, надо было только оставить свою записку в бельевой, присовокупив к ней небольшое вознаграждение: немного денег в конверте, а еще лучше, если есть возможность, бутылку спиртного. Пютуа страдал несварением желудка, из-за которого у него невыносимо пахло изо рта. В пяти метрах от него, стоило ему дохнуть, в нос шибало тошнотворным запахом гнилой капусты. Бедняга боролся с этой напастью, наливаясь скверной дешевой сивухой, которую добывали для него в городе.

– Сами мы никогда не пробовали… – сказал высокий, которого его товарищ называл Бартоломео. – Но слышали от старших, что система надежная…

Голос у него был низкий и в то же время мягкий, почти как у взрослого мужчины.

– Тогда обменяемся адресами, – сказала Милена; она уже рвала на четыре части листок бумаги.

Все зашарили по карманам в поисках ручки или карандаша. Каждый старательно вывел свои имя и фамилию. Укутанные в длинные накидки, они стояли тесным кружком в темноте и холоде. Мальчики с поднятыми воротниками, девочки в капюшонах – их почти и не разглядеть было, только лица и руки. Свою бумажку, где было написано: «Хелен Дорманн. Интернат девочек. 4-я группа», Хелен не задумываясь протянула Милошу. Одновременно он тем же движением протянул ей свою, и они столкнулись пальцами. Оба улыбнулись друг другу и, не читая, спрятали полученные бумажки, Милена и Бартоломео своими уже обменялись.

– Надо договориться, чтоб наши записки не пересеклись, – сказала Милена, которая ничего не упускала из виду. – Сначала мы вам напишем. А вы дождетесь и ответите.

– Идет, – согласились мальчики.

– Ну ладно, – Хелен встряхнулась, взяла Милену за руку. – Мы пойдем, а то времени у меня мало…

– Нам тоже надо поторапливаться, – сказал Милош, – мы и так почти опаздываем! Мне неохота подводить товарища под карцер.

И они припустили вниз по холму.

– Значит, вы пишете первыми! – напомнил высокий, обернувшись.

– Слово? – требовательно спросил Милош, предостерегающе подняв палец.

– Слово! – в один голос, смеясь, заверили девушки.

II УТЕШИТЕЛЬНИЦЫ

В ДЕРЕВНЮ утешительниц Хелен с Миленой вошли под мелким дождем, словно в облаке водяной пыли. Всякий свет, будь то от окошка или от фонаря, преломлялся в искрящихся капельках. Кирпичные домики, стоящие вплотную друг к другу вдоль улицы, казались игрушечными. К некоторым надо было спускаться на несколько ступенек, а двери были такие низкие, что при входе хотелось пригнуться. У первого дома Милена остановилась.

– Я подожду здесь. И не забудь про меня, если твоя утешительница сготовила что-нибудь вкусное, я голодная.

– Будь спокойна, не забуду. От души надеюсь – ради тебя, – что в библиотеке топят…

Чтобы удостовериться в этом, она проводила подругу в небольшую комнату с низким потолком. За стеклянной дверцей печки ярким пламенем пылали дрова, было тепло и тихо.

– Они никогда не забывают топить, – сказала Милена.

На столе, возле которого стоял единственный стул, приветливо горела лампа под абажуром, словно в ожидании желанного гостя. По стене на половине высоты тянулись две длинные полки, заставленные книгами, явно читаными и перечитанными, судя по обтрепанным, кое-где вылезающим из переплета страницам.

Милена, снимая накидку, уже вглядывалась в них, решая, какую выбрать.

– Я пошла, – бросила Хелен. – Пока. Приятного чтения!

Ей и самой доводилось бывать тут раз десять, не меньше, когда она сопровождала Милену или еще кого-нибудь. Она обожала это место, отъединенное от мира, где никто тебя не потревожит, где можно спокойно читать и предаваться мечтам. Хелен оно представлялось чем-то вроде гнезда или, может, колыбели, в общем, чем-то таким, где тепло и никто не обидит. Иногда только зайдет спокойный, ненавязчивый человек, наверное, муж одной из утешительниц, подкинет дров в печку. Спросит ласково: «Ну как, мадемуазель, читаете, смотрю?» Услышит в ответ: «Да, спасибо!» – и выйдет. Один только раз ей довелось делить эту комнату с другим сопровождающим, мальчиком, который несколько минут читал, а потом притулился в уголке и уснул, уткнувшись головой в колени.

Все девочки радовались, когда их выбирали в сопровождающие, потому что это давало возможность провести два часа в этой «библиотеке». Многие, конечно, предпочли бы зайти к утешительнице, но в пункте 22 было ясно сказано: «Исполняющему обязанности сопровождающего запрещается совмещать эти обязанности с посещением своей утешительницы». А упомянутое в том же пункте наказание отбивало всякую охоту рисковать: «Лишение права на выход до конца учебного года». Хелен прошла дальше по улице, у фонтана повернула налево и по крутой улочке стала взбираться выше. Остановившись перед домом 47, она заметила, что улыбается. Она знала, как ей сейчас обрадуются и какой радостью это будет для нее. Спустившись на три ступеньки вниз, она два раза тихонько стукнула не в дверь, а в окошко, в запотевшее изнутри стекло. Скоро маленькая рука протерла окошко, и в нем показалось сияющее личико. Ребенок беззвучно открывал рот как можно шире, и Хелен прочла по его губам два слога своего имени: ХЕ-ЛЕН!

Не прошло и нескольких секунд, как Октаво бросился ей на шею. Хелен подхватила его и расцеловала в круглые щеки.

– Какой ты тяжелый!

– Двадцать шесть кило, – похвастался мальчик.

– Мама дома?

– На кухне. А я уроки делаю. Поможешь мне, как в тот раз? Мне нравится, как ты помогаешь.

Они вошли. Комната была немногим больше «библиотеки», но справа лестница вела на второй этаж, в спальню, а дверь напротив входа – в кухню. В этой двери и появилась огромная фигура Паулы. В одно из первых своих посещений Хелен, наплакавшись, уснула в объятиях Паулы, а проснувшись, ляпнула:

– Паула, сколько ты весишь?

Ей тогда было всего четырнадцать, и беззастенчивость вопроса рассмешила толстуху:

– Не знаю, девонька моя… Даже представления не имею. Но много, ох, много…

Стоило прижаться к Пауле, и уже не понять было, где руки, где плечи, где груди, где живот. Все было сплошным мягким теплом, и хотелось остаться в нем навсегда.

Паула встретила Хелен с распростертыми объятиями, в которых девушка с радостью угнездилась.

– Ну вот, красавица моя… Давно не бывала…

Паула часто ее так называла. «Красавица моя», «милушка»… И брала ее лицо в ладони, разглядывала и любовалась. Хелен много чего доводилось слышать на свой счет – что она упрямая, без тормозов, что она чудная, что ей следовало бы родиться мальчишкой, – но что она красавица или милушка –