- 1
- 2
- 3
- 4
- . . .
- последняя (52) »
пьес А. Бруштейн, А. Макарьева, С. Маршака вышли на сцену. А. А. Брянцев собрал вокруг себя талантливых художников, молодых артистов, заведовать литературной частью пригласил Самуила Яковлевича Маршака. Как и многие ленинградские ребята, Лев Канторович видел представления ТЮЗа, по вскоре он оказался там не только зрителем. Один из друзей отца, критик Корней Чуковский, обратил внимание на способного мальчика, посоветовал ему серьезно заняться рисованием. Сначала художник Михаил Александрович Григорьев, человек необычной биографии, летчик во время первой мировой войны, занимался с Левой индивидуально, а потом пригласил его в недавно созданную Детскую художественную студию им. 3. И. Лилиной, тогдашней заведующей Петроградским губернским отделом социального воспитания. Студия была тесно связана с ТЮЗом, от бывшего особняка на улице Чайковского до Моховой недалеко, и студийцы делили время между театром и учебными классами. Режиссер Б. Зон занимался с молодыми сценическим искусством (приходил на занятия и А. Брянцев), будущие актеры ТЮЗа были часто сверстниками тех, кто сидел в зале. Одаренных ребят собрал вокруг себя художник М. Григорьев, который наряду с В. Бейером и М. Левиным оформлял многие спектакли ТЮЗа в 20— 30־е годы.
По просьбе автора родственница Л. Канторовича Р. А. Варшавская написала о семье, в которой рос будущий писатель: «В доме... всегда было много веселых затей, частые гости, шарады, игры, специально написанные юмористические стихи, инсценировки, в которых активное участие принимали дети — Лева и Ляля». Лева часто проявлял свои художественные способности. Однажды ко дню рождения отца он собрал его стихи в книжку, оформил ее как настоящую.
Ученики студии не расставались и в летнюю пору. Вместе с артисткой ТЮЗа Еленой Николаевной Горловой они отправлялись в далекие путешествия по Крыму и Кавказу. По свидетельству Е. Горловой, «Левушка выделялся своим бесстрашием и первым совершал переходы самых трудных мест, иногда нарушая требования осторожности...» Характер вырабатывался в детстве. Лето 1927 года молодые художники вместе с М. А. Григорьевым провели в Весьегонске, на Мологе. Жили коммуной в школе, оформляли местный клуб.
В 1923 году двенадцатилетний Лев Канторович потерял отца, человека большой культуры, оказавшего сильное влияние на сына. Довольно скоро семье стало туговато, и мальчик использовал свои возможности рисовальщика для посильного заработка в качестве помощника декоратора. Больше всего времени Лева проводил в работе над тюзовскими спектаклями вместе со своим учителем, тут же общался и с театральной молодежью и с видными режиссерами. В 1924 году Григорьев оформлял «Тома Сойера», в 1926-м участвовал в работе над «Тилем Уленшпигелем». Затем были «Разбойники» Шиллера и «Принц и нищий». Школой для молодого художника становились театральные зарисовки. Они требовали наблюдательности, быстроты реакции. На одной из таких зарисовок 1927 года, сделанных «сухой кистью», запечатлен восседающий на коне герой тюзовского спектакля Дон-Кихот (Н. Черкасов) и склонившийся перед ним его верный оруженосец Панса (Б. Чирков). Этот рисунок всегда висел в кабинете Черкасова...
В 1928 году, после девятилетки, — она помещалась в Басковом переулке, в доме бывшей гимназии княгини Оболенской,—Лев Канторович поступил в Институт истории искусств, но проучился только год. В 1929-м он оформил свой первый самостоятельный спектакль, начал работать в молодежной газете «Смена» и даже возглавил ее художественный отдел. Теперь он мог считать себя профессиональным художником.
В среде молодых ленинградских художников конца 20-х годов Лев Канторович стал заметен. В ту пору молодые журналисты, начинающие писатели, художники не были разобщены. Встречались на Фонтанке в Доме печати, в редакциях «Смены» и «Юного пролетария», в широком коридоре третьего этажа бывшего зингеровского дома (Дом книги), где помещалось Издательство художественной литературы (ГИХЛ). Первой большой самостоятельной работой Льва Канторовича стали декорации и костюмы к спектаклю филиала Красного театра (Госнардом) «Набег», поставленному режиссером П. Вейсбремом по одной из ранних повестей Вс. Иванова в сезон 1929—1930 года. То, что оформителю спектакля 18 лет, никого не удивило: молодые прозаики и поэты не только печатали в этом возрасте свои произведения в периодике, но готовили к печати (и выпускали!) первые повести и даже романы. В кругах творческой молодежи вместе с ленинградцами были приезжие, юные дарования из провинции ехали «завоевывать» столицы. Ленинградец Канторович сходился с ними так же легко, как и со старожилами, видевшими детскими глазами грозные события революционных лет. В «Смене» к прежним товарищам Канторовича из среды театральной прибавились новые: при редакции была литературная группа, которую вел Виссарион Саянов, сюда приходили Б. Корнилов, О. Берггольц, Б. Лихарев, в редакции бывали Ю. Герман, Г. Гор, Л. Рахманов — в будущем известные писатели. В самом коллективе «Смены» художник постоянно общался с журналистами А. Розеном, В. Дмитревским, Л. Радищевым. Последний оставил еще не опубликованные воспоминания о совместной работе с Канторовичем. «Помню, как в редакции комсомольской газеты «Смена» появился спортивного вида юноша, рослый, красивый — такими рисуют летчиков, танкистов, покорителей Арктики. В дальнейшем, как мы знаем, это впечатление полностью оправдалось. В те времена, а это был конец 20-х — начало 30-х годов, выполняя срочные задания — а они почти все были срочными, — художники рисовали прямо в редакции. В шуме редакционного дня, под звуки телефонных звонков и трескотню пишущих машинок Лев Канторович преспокойно работал. Это хладнокровие нередко выводило из себя нервного секретаря редакции, который начинал «пороть горячку» задолго до необходимого срока... — Лева, искания потом! Надо же сдавать. Лев Канторович часто переделывал рисунки по нескольку раз. Иногда нам это было непонятно. Казалось, что рисунок уже вполне готов и вполне годен для печати, но художник вдруг все начинал сначала. Он укладывался в отведенное для него время, но если считал нужным переделать рисунок, то использовал это время до последней минуты. Рядом с двумя опытными ремесленниками, работавшими за тем же столом, он казался человеком из другого мира...» В тогдашней «Смене» был международный отдел. Вел его бывший работник КИМа Владимир Дмитревский. Отдел зачастую становился в газете главным. Целые полосы посвящались стачечной борьбе, событиям на КВЖД, восстанию в Индии, угрозе
ХУДОЖНИК
В среде молодых ленинградских художников конца 20-х годов Лев Канторович стал заметен. В ту пору молодые журналисты, начинающие писатели, художники не были разобщены. Встречались на Фонтанке в Доме печати, в редакциях «Смены» и «Юного пролетария», в широком коридоре третьего этажа бывшего зингеровского дома (Дом книги), где помещалось Издательство художественной литературы (ГИХЛ). Первой большой самостоятельной работой Льва Канторовича стали декорации и костюмы к спектаклю филиала Красного театра (Госнардом) «Набег», поставленному режиссером П. Вейсбремом по одной из ранних повестей Вс. Иванова в сезон 1929—1930 года. То, что оформителю спектакля 18 лет, никого не удивило: молодые прозаики и поэты не только печатали в этом возрасте свои произведения в периодике, но готовили к печати (и выпускали!) первые повести и даже романы. В кругах творческой молодежи вместе с ленинградцами были приезжие, юные дарования из провинции ехали «завоевывать» столицы. Ленинградец Канторович сходился с ними так же легко, как и со старожилами, видевшими детскими глазами грозные события революционных лет. В «Смене» к прежним товарищам Канторовича из среды театральной прибавились новые: при редакции была литературная группа, которую вел Виссарион Саянов, сюда приходили Б. Корнилов, О. Берггольц, Б. Лихарев, в редакции бывали Ю. Герман, Г. Гор, Л. Рахманов — в будущем известные писатели. В самом коллективе «Смены» художник постоянно общался с журналистами А. Розеном, В. Дмитревским, Л. Радищевым. Последний оставил еще не опубликованные воспоминания о совместной работе с Канторовичем. «Помню, как в редакции комсомольской газеты «Смена» появился спортивного вида юноша, рослый, красивый — такими рисуют летчиков, танкистов, покорителей Арктики. В дальнейшем, как мы знаем, это впечатление полностью оправдалось. В те времена, а это был конец 20-х — начало 30-х годов, выполняя срочные задания — а они почти все были срочными, — художники рисовали прямо в редакции. В шуме редакционного дня, под звуки телефонных звонков и трескотню пишущих машинок Лев Канторович преспокойно работал. Это хладнокровие нередко выводило из себя нервного секретаря редакции, который начинал «пороть горячку» задолго до необходимого срока... — Лева, искания потом! Надо же сдавать. Лев Канторович часто переделывал рисунки по нескольку раз. Иногда нам это было непонятно. Казалось, что рисунок уже вполне готов и вполне годен для печати, но художник вдруг все начинал сначала. Он укладывался в отведенное для него время, но если считал нужным переделать рисунок, то использовал это время до последней минуты. Рядом с двумя опытными ремесленниками, работавшими за тем же столом, он казался человеком из другого мира...» В тогдашней «Смене» был международный отдел. Вел его бывший работник КИМа Владимир Дмитревский. Отдел зачастую становился в газете главным. Целые полосы посвящались стачечной борьбе, событиям на КВЖД, восстанию в Индии, угрозе
- 1
- 2
- 3
- 4
- . . .
- последняя (52) »