Дробов где-то на берегу осматривал судно. Ершов сидел на колодине у костра. В спину дышала ночная прохлада, в лицо — сухой жар костра. Байнурские ночи и летом свежи.
— Соберут, — сказал Ершов, занятый своим.
— Лиственницу не соберут, ко дну уйдет, да и кедра будет не та… Кедру скоро совсем изничтожат. А белка, соболь — весь зверь ютится в кедрачах.
Ершов слушал и думал уже о кедре. Не закончил одну работу, пиши хоть вторую. Кедровый орех дает шестьдесят процентов масла, которое по качеству не уступает оливковому. Триста тысяч кубов потребность страны на бондарную клепку, на спички. А вырубается девять миллионов кубов ежегодно. Запасы кедра — всего пять процентов лесных угодий Сибири. Лиственницу трудно сплавлять, пихта тонка. Зато вырубил кедр — и сразу десять, а то и двадцать кубов «древесины». Площадь посадки кедра равна пока сотой процента вырубки. Неужели мало сосны для досок и брусьев?!
Вернулся Дробов, достал из машины меховой жилет, отдал Ершову, на себя надел телогрейку.
— Моторку исправим. А вот если топляк «Ракете» в бок угодит, то не только дров будет много…
— Андрей Андреич, бригадир давеча сказывал, в бычковые сети с полсотни омуля попало. Хотел отпустить, а он поснул.
Дробов встревожился. Запрет для того и запрет, чтобы восстановить рыбное стадо.
— Где ставили?
— На Хоготской отмели.
— К берегу ближе надо ставить. Бычок у берега держится, омуль на глубине.
Дядя Назар возразил:
— Не скажи. Подвернет косяк к берегу, и сразу центнеров двадцать загубим…
— И это может случиться…
— Новые проблемы? — спросил Ершов.
— Не говори! Поеду в Лимнологический. Надо искать, что привлекает бычка и отпугивает омуля.
— Копченая колбаса, — дружески улыбнулся Ершов.
— Тоже верно, — улыбнулся и Дробов. — Только омуль один и откажется. Он гурман. У него изысканная пища… Вчера звонил Ушаков. Принято Советом Министров постановление о строительстве еще трех крупных государственных заводов живой рыбы. Советовался, где лучше их поставить…
— Кости чего-то ломит, — вставил дядя Назар. — Погода, должно, испортится.
Ночью, действительно, на Байнур навалился морок. Утром все небо закрыла серая низкая облачность. Словно мыльная грязная пена, она плыла и плыла с востока. Байнур ощетинился гребнями волн, поседел, задрожал затаенной яростью. Близилась схватка со штормом. Откуда он налетит — с Тальян или с Байнурских хребтов?
С приспущенным флагом, на полной скорости, прошел в сторону Еловска теплоход Лимнологического института «Академик Платонов».
— Что это значит?! — забеспокоился Дробов. Он бросился в палатку, где была рация, вскоре вышел с кепкой в руке. — Кузьма Петрович сегодня ночью…
Чтобы не выдать волнения, перехватившего горло, не уронить слезу, Дробов повернулся в сторону ветра. У Ершова тоже саднило в горле. Насколько коротка жизнь, узнаешь только тогда, когда ощутишь, сколько тобой еще не сделано.
— Заводи машину, — сказал тихо Ершов. — В Еловске пересяду на поезд. Хочу к вечеру быть в Бирюсинске.
— Вместе поедем! — ответил Дробов.
Уже за поселком их обогнала «Волга» директора завода. За ней, с той же бешеной скоростью, промчалась машина главного инженера.
— Что там случилось? — крикнул Андрей водителю самосвала у моста через Снежную.
Ветер донес, как эхо:
— Авария на очистных!..
Дробов сжал баранку до боли в суставах.
Иркутск, 1961—1968.
Иркутск, 1961—1968.
