уставу превышает все остальные — клятву мужа и жены, клятву родине.

Они дали клятву — никогда не бросать Францию. И потому Керенский не заключил мира.

— Кто из масонов, описываемых вами, сегодня жив?

— Никого не осталось, никого. Даже самый младший, из которого я высасывала кое-какие интересные факты, масон Григорий Яковлевич Орансон, умер здесь, в Америке, вероятно, перед тем, как я начала писать. Он знал, что я работаю над масонством, но уже был при смерти…

— Нина Николаевна, для меня было открытием, что упомянутый вами в книге Владимир Сосинский, которого я знал, — он умер два года назад, после возвращения прожил в СССР почти тридцать лет, — состоял в ложе.

— Да, Сосинский был женат на дочери Виктора Чернова Ариадне Черновой-Колбасиной. А я и не знала, быть может, он и был последний из масонов? А может быть, кто-нибудь еще из моего поколения, кому восемьдесят девять или девяносто, доживает свой век в какой-нибудь богадельне?..

— Вы считаете, что историей, обществом движут какие-то теневые правительства, тайные заговоры?

— Нет, всё тайное делается в конце концов явным. Сейчас уже этого ничего нет, думаю, что мода прошла на масонов.

— У нас сегодня гласность, и печать пишет обо всем. Так вот, один человек мне сказал заговорщически: «Ты заметил, что когда Горбачев стал генсеком, то первый визит иностранной делегации был с Мальты. Так что Горбачев-то — масон!»

— Это так глупо, просто стыдно за человека, который так думает. Во-первых, Горбачев никак не мог быть масоном, потому что в Советском Союзе всех масонов уничтожили и никакого тайного общества, как вы сами понимаете, в Москве быть не могло. Затем, что такое мальтийцы? Мальтийского ордена не существует с XVIII века. Николай I запретил масонство, и оно весь XIX век не существовало вообще. Вместо того, чтобы врать всё это и выдумывать, почему бы не поехать и не посмотреть, что делается в западных архивах? В Гуверовском архиве покопаться, в Парижской Национальной библиотеке…

— Вы наверняка знаете, что члены общества «Память» считают, что во всех наших бедах виноваты евреи и масоны, что русский народ не виноват в том, что произошло при Сталине и Брежневе. А другие считают, что во многом виноват именно народ, допустивший чудовищные преступления.

— Смотря как относиться к роли интеллигенции… Если считать, как считали очень многие, что интеллигенция ничего не может сделать с народом, что народ такой косный, такой безграмотный, а безграмотный потому, что Николай II запрещал им грамоту преподавать. Девяносто процентов крестьянского населения было необразованным. Николай II и его министры всё время палки в колеса втыкали, чтобы мужика не учить, чтобы сына его и внука не учить грамоте, пускай, дескать, вот так и живет народ на черном хлебе. Так что если это предположить, тогда русская интеллигенция виновата, потому что мужик не мог всё равно ничего сделать в 1930-х годах, недостаточно времени прошло после революции.

А если считать, что русский народ имеет чувства и мысли, не животное безграмотное, а очень даже способный народ, тогда с этим нельзя согласиться. Но я сужу со стороны. Я думаю, что все-таки это были интриги невероятных преступников и разбойников, которые вокруг Сталина сидели. Не то что народ, даже интеллигенция не была допущена к делам государства. Если уж Горький ничего не мог сделать, что взять с других? В своей книге «Железная женщина» я не могла сказать, потому что недостаточно была уверена, но теперь это уже опубликовано и стало известно, что моя героиня, любовница Горького Закревская-Бенкендорф-Будберг, была двойным агентом: она ГПУ доносила о Европе и английской разведке о том, что делалось в Советском Союзе. Очень хочу, чтобы моя книга вышла в России, потому что тогда кончится легенда, что во всем виноваты евреи. Среди масонов были разные люди, немало было евреев, но еще больше — армян. Два брата моего отца, племянники, мои двоюродные братья — все были масоны. Папа не был, и я не знаю почему. Очевидно, его это не интересовало.

— Как же все-таки вас допустили до таких секретов?

— Да, мне повезло. После того, как я поработала, архивы закрыли опять, окончательно закрыли, вероятно, на 200 лет… Вы знаете, интерес к этой теме огромный. Когда стало известно, что я пишу книгу о масонстве, меня просили: «Нина Николаевна, пожалуйста, впишите моего дедушку». Я говорила: «А вы уверены, что он масон?» — «Да-да-да, мы точно знаем, он был масон».

— А почему вы полагаете, что книга не может выйти у нас?

— Конечно, это было бы событием, потому что в истории масонства XX века нет никакого особого проеврейства.

— А вам известно, что ваши книги тайными путями, контрабандно, нередко с риском, привозили в Советский Союз?

— О да! И мне это приятно. Мне сообщили, что экземпляры моего «Курсива» зачитывались до дыр.

— Сколько книг вами написано, Нина Николаевна?

— Немного. Я бы сказала так, один том ранних рассказов, которые называются «Биянкурские праздники». Я была единственным автором в эмиграции, который писал об эмигрантском пролетариате. И я сама жила тогда с Ходасевичем в Биянкуре — это предместье, где заводы Рено. И очень многие чины белой армии, не только солдаты, но и офицеры, работали там, обзаводились женами, рожали детей, дети ходили в школу. Муж работал, а жена становилась швеей или шляпы делала… Недавно я перечитала эти рассказы и сказала себе: «Гордиться нечем, но и краснеть не от чего». Рассказы прежде всего интересны тем, что о пролетариате эмиграции ничего не известно. И потом, есть какая-то невидимая связь моих персонажей с советскими людьми того времени.

Итак, том «Биянкурских праздников», далее том длинных повестей 1940-1950-х годов, немножко 1930-х годов. Два тома «Курсив мой», один том «Железной женщины», один том статей, «Чайковский» — это уже семь томов. «Бородин» — восемь, два маленьких томика стихов… Пожалуй, всё.

— Почти 10 томов!

— Но это максимум. Наберется еще том статей.

— Какую из ваших книг вы считаете главной?

— Конечно, «Курсив»!

— Ваш архив хранится в нескольких местах. Нельзя ли сделать так, чтобы хотя бы часть его была на родине?

— Конечно, есть возможность кое-что отправить на родину, но не сейчас, потому что у меня нет гарантии, что это всё не сожгут. Я не могу сказать, что вообще ничего не выйдет из перестройки. Я уверена, что выйдет, и уже вышло, и вышло довольно много. Живой пример — я сама, решившая посетить родину. Но я могу сделать другое, то, что вам не приходит в голову. Я могу сделать серьезную бумагу, с тем чтобы советские ученые, литературоведы могли быть допущены к архиву после моей смерти.

— А сейчас нельзя попасть