подрагивал ушами. Понимаю, дескать, друг мой Гриша, что любишь меня крепко, но встать вот не могу.

На носу и губах Романа Полканыча синела опухоль.

Ночью к нам подкралась Пуська. Круглыми зелеными глазами она уставилась на Ромчика. Потом провела несколько раз узким розовым язычком по его носу и глазам и улеглась рядом с ним.

Ромчик приоткрыл глаза и слегка приподнял голову, едва взвизгнул, шумно вздохнул и лизнул Пуськину мордочку.

Я боялся, что Пуська тревожит Ромчика, и хотел унести ее в другую комнату, но Ромчик жалобно заскулил и даже заворчал сердито, и я оставил кошку на месте. Так и пролежала Пуська возле Ромчика всю ночь, утешая его своим мурлыканьем.

Утром пришел ветврач, сделал Роману Полканычу второй укол и влип в рот две ложки красного вина.

— Ну, Гриша, делать мне здесь больше нечего, ухаживай за своим приятелем как следует, и он один будет лаять как целая сотня псов!

Но Ромчик отворачивался от еды и неподвижно лежал на своем войлоке, ничем не интересуясь. Только вечером Ромчик лакнул немного молока и съел малюсенький кусочек печенки. А когда я влил ему в рот еще одну ложку вина, мой друг доел всю печенку и лизнул мне руку. Тогда я попросил у мамы мяса, разрезал на мелкие кусочки и стал толкать их в рот Ромчику, хотя он сильно вертел головой, отказываясь от угощения.

Папа стоял рядом и смеялся:

— Ешь, ешь, Ромушка. Раз вино выпил, надо закусить, таково, брат, общее правило!

Через три дня Роман Полканыч начал вставать с войлока.

Пошатываясь, он медленно бродил по квартире. Но чаще он лежал и дремал. Я каждый час смачивал марганцовым раствором его опухоль, и она становилась все меньше и меньше.

Через неделю Ромчик совсем ожил и все время вертелся около меня. А какой у него появился аппетит! Кажется, дай ему целого барана, он и его проглотит вместе со шкурой и костями!

— Какой ты недогадливый, Гриша, — сказала мне однажды бабушка, с упреком глядя на меня, — наш Роман Полканыч выздоравливает, а ты даже не поблагодарил врача.

— А ведь бабушка права, Гриня, — подтвердила мама.

Я сорвался со стула, позвал Ромчика и побежал в ветлечебницу.

Знакомый врач сидел у открытого окна.

— Доктор, а мы к вам, — окликнул я его и почему-то осекся, словно по дороге растерял все слова.

— Ну, ну, входи, Гриша, побеседуем, — сказал врач. — Рад тебя видеть…

— А знаете что, доктор, — признался я, войдя в пропитанную запахом лекарств комнатку, — я ведь не верил, что вы Романа Полканыча спасете; хотя и верил, но плохо, потому прошу меня простить, и вообще я вам пришел сказать большое спасибо за Ромчика…

— Не верил, говоришь? А вот, видишь, зря не верил. Медицина, брат, штука серьезная, в нее верить надо. Она такие чудеса делает, что я сам диву даюсь. Ну, а благодарить не за что: это мой долг — лечить животных. Я их уважаю не меньше, чем ты. Когда подрастешь и будешь выбирать профессию, вспомни о моей: хорошая она, брат, замечательная. Профессий на белом свете — тьма-тьмущая, знай выбирай себе по душе!

— Выберу по душе! — сказал я. Крепко пожав руку, которую протянул мне на прощание ветврач, я выбежал на улицу.

А за мной, заливаясь оглушительным лаем, мчался мой верный друг Роман Полканыч…