Оползень
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
Глава первая
Зимнее небо в наволочи казалось темнее заснеженной долины с редко стоящими, обломанными ветром лиственницами и кедрами, вразброс толпящимися бревенчатыми избами и длинными бараками для бессемейных. Лошадь резво бежала под гору, раскатывая санки на поворотах в широких льдисто-голубых колеях, и рудничный поселок все более открывался взгляду. Черными мазками по белому полотну проступали едва видные в снегу срубы колодцев, стены изб, закиданные вчерашней метелью, неопрятные, в прошлогодних лохмотьях хвои лиственницы и редкие фигуры мужиков, спешно хватающихся за шапки при виде хорошо всем знакомого собственного выезда управляющего.
Ребятишки в рваных чамбарах, подпоясанных задубелыми на морозе сыромятными ремешками, лазили по сугробам, вспахивая блестку, кричали: «Солнышко, солнышко, выглянь в окошечко, твои дети плачут, серу колупают, нам не дают!» Другие, невидимые, отвечали им откуда-то из-за амбаров: «Медведю по ложке, вам ни крошки!»
На мгновение Александр Николаевич вдруг позавидовал им и еще сильнее почувствовал свою отделенность от этого замерзшего, приниженно таящегося мира. Санки легко несли его мимо поломанной городьбы, бань, лающих собак, сквозь резко повеивающие запахи печного дыма, навоза и соломы, туда, где на выезде из поселка стояли добротный теплый дом, где помещалась рудничная контора, беседка и зубчатые деревянные башни, условно обозначающие ворота. Высокие стройные ели обступали усадьбу с большим, всегда тщательно разметенным двором.
Медвежья полость лежала на ногах Александра Николаевича; несмотря на произошедшее третьего дня несчастье, он был сыт, здоров и чувствовал, что глаза у него блестят от ветра, мороза и набегающих иногда слез. Он знал, что случившееся уже, конечно, известно в поселке, и то, что он едет все-таки сегодня в контору, будет замечено и обсуждено рабочими и техниками. Он немного гордился, что даже в такой день он исполняет служебный долг, и немножко стыдился, потому что это была возможность отвлечься от похоронных хлопот, которые совершались и помимо него, как полагалось по чину и обряду. И вместе с тем как никогда острое чувство жизни владело им. Казалось, еще немного — и ему откроется смысл молчания этой зимней долины, и замыкающего ее на горизонте серого неба, и щетинистых холмов, бегущих по ее краю.
Но тут же внимание его переключилось на шевелившуюся у крыльца конторы человеческую массу, сгущение которой в неурочный час в неположенном месте не предвещало ничего хорошего. Но он не испытал сегодня привычной озабоченности, как всегда при виде толпящихся рудничных. Ему было странно все равно. Не станет же он всякий раз объяснять им, что у него есть власть только требовать от них и никакой власти, чтобы хоть в чем-то им помочь.
Приказчик Зотов, похмельно измятый, с какими-то развратно плавающими глазами, подскочил к санкам, держа лисий малахай на отлете, подхватил под локоток, шепнул сочувственно: «Понимаю-с и очень разделяю!»
Лицо молодого управляющего было хмуро. Ни на кого не взглянул, прошел в свой кабинет. Сейчас же следом за ним в дверь протиснулся помощник:
— Позвольте выразить вам…
Ничего не ответил, сидел, не снимая шубы, уставившись в стол.
В просторной комнате с бревенчатыми стенами было особенно светло от выпавшего за ночь снега. Большая сосна за окном недвижно держала на ветвях высокие слежавшиеся пласты. Зеленые с синим изразцы голландской печи отдавали тепло. Александр Николаевич вдруг почувствовал неодолимую дремоту, захотелось упасть тяжелой головой на руки, ничего не знать и не помнить: ни этих, ждущих у ворот, ни своего опустевшего дома, ни того, что зимняя добыча золота на подмерзших топях падает, чем очень недовольны господа акционеры, члены правления.
— Делами будете заниматься? — решился нарушить тишину помощник.
— Давайте только срочные, — отрывисто бросил управляющий.
Снаружи у крыльца Зотов, расторопный малый, пытался, не устраивая лишнего шума, заставить толпу разойтись.
— Ребяты, не время нонь, — частил он, обдавая скверным дыханием впереди стоящих. — Недосуг им. Они сейчас прямо на панихиду должны. Папенька у них померли. Понимать надо. Люди вы иль не люди?
— Не-ет, мы не люди, — с мрачной улыбкой вставил кудрявый, могучий в плечах рабочий.
— Кто это сказал? — вскинулся приказчик, всматриваясь в толпу. — Мазаев? Ты опять тута, цволачь? Ты вообще, каторжнай, молчи! Туда же лезет в заявщики, морда незаконная!
Он замахнулся, но не всерьез. Сегодня не надо шума. Начальство в тяжелом настроении, будет гневно. Но в сегодняшних печальных обстоятельствах, Зотов предчувствовал, гнев изольется в первую очередь на него. Раздражит не эта, без шапок, голодная сволота, а он, благополучный Зотов, у которого никто из родни не помер. Хотя какое тут благополучие! Ходи да оглядывайся, чтоб из-за угла камнем не огрели. Ох, в страхе надо держать зверье это!
— У самого горе, и к нам подобрее будет, и нашу беду легче поймет, — донесся голос из толпы.
— Поймет, а как же! — согласно подхватил Зотов, виляя по лицам глазами. — То есть беспременно даже поймет. Но не сегодня. Вот ужо справит девять дней, сорок дней — и во все вникнет.
Толпа недоверчиво, насмешливо загудела.
— Крупку нам задарма раздаст на помин, — дурашливо выкрикнул кто-то.
«Эх, зря я про сорок дней… перебор… не остерегся…» — пробормотал про себя Зотов, оглядываясь на окна конторы: скоро ли управляющий выйдет, проводить бы его отсюда в целости-сохранности.
А там, в кабинете Осколова, помощник все путался, осклизался в словах, не умея выбрать нужную линию в такой момент: и дельце есть, вроде бы интересное — пусть начальство оценит его, помощника, старания — и в то же время начальство в печали — ну, как прогневается? А зачем тогда на службу явился? Сидел бы, печалился дома… На себя дельце взять, заявочку перекупить духу не хватало, да и преследуется строгонько, можно и места лишиться. Опять же эта шарга политическая враз донесет: мой, мол, ручеек перекуплен. Нет, не решиться! Не надо. Ему лишь бы быть замечену акционерами, что и он тут руку приложил, постарался для общества, поощреньице какое заслужить…
Слегка задыхаясь от жара изразцов и помавая себе рукой на узел галстука для прохлады, помощник почтительно поник к уху Осколова, снижая голос из уважительности к его трауру:
— Извините, не вовремя, конечно, но есть предложение, весьма заслуживающее внимания, очень