Самолет догорал, но столб черного дыма и клубы паров от таявшего под ним льда по-прежнему высоко стояли над ледяным полем.
— И все же взрыва не будет! — сказал, ни к кому не обращаясь, Черевичный и медленно побрел к пожарищу.
Я догнал его у выкатившейся из самолета бензиновой бочки. Черная от копоти, с оплавленными от огня краями, она лежала на льду, образовав вокруг себя лужу растаявшей воды и все еще шипя. Рядом валялся газовый баллон: синее пламя вырывалось из него, упираясь в дно бочки. Ударом ног мы откатили его в сторону и машинально стали собирать обгоревшие и оплавленные, совсем теперь ненужные нам детали самолета.
Подошел Трояновский и, направив кинокамеру на кучу еще тлеющего, искореженного металла, спросил:
— Почему горит металл? Никогда не видел!
— В нем много магния,— ответил я,— Для прочности в алюминий добавляется.
— А бензин-то все же не взорвался,— упорно твердил Иван.
Подошли остальные и, как тени, стали собирать в кучу несгоревшие вещи, детали, посуду.
Через какое-то время вернулись в палатку и молча расселись на оленьих шкурах, закрывавших пол. Было очень холодно, пар от дыхания превращался в мелкие ледяные кристаллики. Все ждали, что скажет начальник экспедиции, хотя каждый сам мог оценить наше положение.
Кузнецов был краток:
— Друзья! О причинах пожара сейчас говорить не будем. Наше положение более чем сложно. Обманываться нам не к лицу. Уверен в вашем мужестве и стойкости. Будем ждать помощи. По аварийному расписанию через три часа нас начнут искать самолеты.
— А сейчас часть людей — на подготовку посадочной полосы во главе с Черевичным. Штурману — уточнить наши координаты, снять кроки льдины. Остальным собрать все нес-горевшее продовольствие, взять строго на учет. Есть вопросы?
— Разрешите мне,— начал второй штурман корабля Вадим Падапко,— Без радиосвязи нас искать будут долго, очень долго. Наш бортрадист Герман Патарушин в своем деле — бог! Предлагаю ему и бортмеханику Саше Мохову в остатках самолета разыскать хотя бы одно магнето, а их было четыре, и сделать искровую радиостанцию. Как, Герман, можно соорудить такую рацию-искрянку по принципу Попова?
— Лишь бы нашлось магнето, а проволоки в обломках сколько угодно. Станция будет, правда, длинноволновая, с небольшим радиусом действия, километров на сто.
— Этого вполне достаточно, ведь без рации самолеты могут нас не увидеть, проходя в пяти—десяти километрах.
Копаясь в пожарище, удалось обнаружить девятнадцать банок мясных консервов, четыре обгорелые буханки хлеба и слиток расплавленного шоколада килограммов на восемь. Очевидно, когда бушевало пламя, шоколад из ящика вытек на лед. Смешанный с каплями станиоля, он был, однако, вполне съедобен.
Газовый баллон продолжал гореть. Добавляя к нему вытекшее масло из моторов, можно было получить клубы черного дыма. Мы приготовили все, чтобы запустить эту дымовуху при появлении спасательного самолета.
Мохов нашел и снял магнето с правого мотора, который отвалился при пожаре от центроплана и лежал в стороне. Патарушин уже вычертил в блокноте принципиальную схему искровой радиостанции и теперь колдовал с проводками. Я доложил о найденных продуктах, и мое предложение растянуть их на десять дней было принято, правда, без особого энтузиазма. Горючим мы были обеспечены: триста литров в бочке и около семисот в банках правого крыла. Из баков левого крыла все вытекло и сгорело.
Механики сконструировали из листов дюраля и алюминиевых трубок гидросистемы самолета бензиновую печь для обогрева палатки. Настроение явно поднималось, и если восемь часов назад все молчали о причине пожара, то сейчас стали расспрашивать дежурных, что же произошло, и даже посыпались шутки по поводу истерзанного вида второго механика и спасителя киноаппарата.
Вася долго отмалчивался, а потом прямо заявил:
— Братцы, я виноват! Казните меня самой лютой смертью! Недосмотрел, растяпа! Чехол подвел...
— Ну, Васек, хоть ты и не очень упитан, но придется тебя скушать за твою вину! — ущипнув его за почерневшую от копоти щеку и делая свирепые глаза, перебил его второй пилот.
— Ладно, можете даже закоптить мои окорока, но, братцы, прошу, выслушайте меня. Четвертую экспедицию я накрываю аварийную силовую установку специальным чехлом. Отработаешь на связи 15—20 минут и, чтобы не разогревать потом мотор, накрываешь его теплым чехлом. При следующем сеансе связи через сорок минут можно сразу начинать передачу. Так и сегодня. Герман отстучал свою морзянку, и мы ушли с ним в кабину пилотов, чтобы подремать до следующей связи в мягких креслах. Во сне чувствую, что задыхаюсь. Открыл глаза — все в дыму, растолкал Германа, и мы бросились через салон к выходу. Вся грузовая кабина была в огне. Проскочив через пламя к открытой двери, схватил огнетушитель, а Герман — брезент, стали сбивать пламя. Но ничего не помогало. Тогда мы выскочили на лед и стали кричать, будя вас. Очаг огня создал чехол. Где-то прорвалась асбестовая прокладка, и он загорелся, очевидно, от раскаленной выхлопной трубы аварийного мотора. Судите! Знаю, оправданий нет!
Наступила тягостная тишина. Слышно было лишь, как гудело пламя газового баллона и тонко пел ветер в растяжках палатки.
— Почему ты так уверен, что загорелся чехол? Могло быть и короткое замыкание в цепи?! — нарушил молчание Черевичный.
— Перед уходом в пилотскую я выключил аккумуляторы,— твердо ответил Василий,— сеть была обесточена. Это я, я обрек вас на голодную смерть! — не сдерживаясь, вдруг закричал Василий и выскочил наружу.
— Ну вот, кажется, уже у одного нервы не выдержали. Первый акт трагедии начался! — пряча ноги в спальный мешок, с усмешкой сказал кинооператор.
— Не так ты его понял, Марк. Он переживает за нас, а вовсе не за себя!
Никто мне не ответил.
Я вышел из палатки. У мотора возились Патарушин и Мо-хов. Василий был с ними. Они мирно переговаривались; их слова часто прерывались смехом, видно, они рассказывали что-то веселое Василию, но тот молча копался в моторе. Я подошел к горящему баллону, сбросил меховые рукавицы и стал греть руки, обдумывая, как выйти из создавшегося положения. Подошел Черевичный и тоже протянул руки к огню. J
— Вот бы его пристроить в палатке. Все бы согрелись.
— Рискованно. Снежную йглу придется строить.
— Иван, а может быть, пока есть силы, действительно построить