виделись, дорогая, — сказал я и представился мужчинам: — Тайгер Мэнн^[1]. Забавное имя, но вину за это несет мой отец.

Одного из них звали Бертон Селвик, а другого — Винсент Харли Кейз. Оба были членами британской делегации при ООН, у обоих были прекрасные манеры. Они пригласили меня присесть за их столик. Педро принес мне стул, стакан с виски, и мы выпили за здоровье Рондины.

Селвик предложил мне сигарету. Я отказался и вытряс из пачки свою.

— Вы занимаетесь политикой? — У него был тщательно отработанный голос выпускника Оксфордского университета, в котором, однако, иногда слышались повелительные нотки, приобретенные на Даунинг-стрит.

Поверх пламени спички я взглянул на Рондину. Она сидела, наклонившись вперед, и с чуть заметной улыбкой поглядывала на огонек своей сигареты.

— Нет, не политикой. Но это можно назвать международными отношениями.

— Понимаю.

Он ничего не понял, это была простая вежливость.

— А как твои дела, дорогая?

— Хорошо, мистер Мэнн.

— Раньше я был для тебя просто Тайгером. — Ее улыбка была по-прежнему спокойной.

— Хорошо, пусть будет Тайгер. А ваши дела?

— Неплохо. Меня удивила наша встреча.

Она сделала небрежный жест.

— Земля вертится, время идет. Нужно жить и забывать.

— Все забывать? — спросил я.

Ее глаза блестели. Я попытался вспомнить, как она выглядела в последний раз в той маленькой комнатке в Гамбурге. Британская авиация бомбила город, и через две минуты сюда должен был ворваться Кол Хагерти и разнести в клочья это шпионское гнездо… но Рондина опередила Кола: она хорошо знала все женские хитрости. Нелегко стрелять в красивую обнаженную женщину. Кол засмотрелся и не заметил «люгера» в ее руке.

Винсент Кейз бросил взгляд на часы и погасил сигару в пепельнице.

— Ну, я думаю, нам лучше оставить вас наедине с воспоминаниями. Мы еще заглянем в бюро, но все заседания перенесены на следующую неделю, так что вы можете остаться, дорогая. Мистер Мэнн был очень рад познакомиться.

У него чувствовался легкий шотландский акцент.

— Что касается меня, — сказал Бертон Селвик, — мой день закончен. В пятьдесят быстро устаешь, а если еще к тому же побаливает желудок, то лучше всего поспешить к грелке и домашним туфлям.

Рондина с участием посмотрела на него.

— Вы плохо себя чувствуете?

— Как обычно. Просто переработал. Слишком много бессонных ночей, слишком много ответственности. Я рад, что меня скоро заменят.

— Может, вызвать врача? — Тот с улыбкой отмахнулся.

— Он не скажет ничего нового. Возраст, дорогая. Но не беспокойтесь, несколько таблеток, пара массажей, и я опять буду в форме.

Мы пожали друг другу руки на прощание.

— Рад был познакомиться, — сказал я и проводил обоих мужчин взглядом.

Потом вынул из золотого портсигара Рондины сигарету.

— Тайгер, — нежно сказала она.

— Да, дорогая, — так же нежно ответил я. — А теперь должен сообщить, что твоя песенка спета: я убью тебя.

Она выпустила облачко дыма, бесстрашно посмотрела мне в глаза. Страх всегда был чужд ей. Она могла быть суровой и нежной, но никогда не бывала слабой.

— Я всегда задавала себе вопрос, когда настанет этот момент?

— Вот он и наступил, дорогая.

— Я понимаю. Можно объяснить тебе?..

— Нет.

— Как ты собираешься меня убить?

— Еще не знаю, — ответил я. — Вероятно, застрелю.

— Почему?

Я усмехнулся, предвкушая мгновение, о котором мечтал все двадцать лет.

— Дело здесь не в прошлом, а в настоящем. Ты все еще продолжаешь работать. Вероятно, кроме меня, это никому не известно, но ты осталась прежней, поскольку принадлежишь к людям, которые принесли горе всему человечеству. Ты знаешь семь языков и воспитывалась в одной из лучших шпионских школ. Твой теперешний пост не очень значителен, но он дает тебе возможность многое знать. Это ключевая позиция для агента. При твоем опыте такая работа является для тебя детской забавой. Но теперь этому будет положен конец.

— Кем?

— Мной. Я убью тебя. Ты загнала в меня две пули и оставила истекать кровью. Заманила к себе в постель меня, стреляного воробья, которому следовало бы знать все эти женские уловки. Я мог бы, но не стал тебя ликвидировать, а ты отблагодарила меня за это двумя выстрелами в грудь. Моя смерть уже ничего не решала, война заканчивалась, но твоя ненависть была такой острой, что ты не могла расстаться со мной просто так.

Я погасил сигарету и откинулся на спинку стула. Со стороны, наверное, казалось, будто мы ведем безобидный застольный разговор.

— А теперь ты умрешь, моя радость. Как бы ты ни противилась этому. И умрешь от моей руки, как и полагается в нашем чертовом ремесле, потому что арест и судебный процесс — очень ненадежное дело.

Рондина побледнела.

— Когда?

— Скоро. Я могу убить тебя хоть сейчас, но прежде мне нужно узнать, в какую игру ты играешь. А после этого, моя прекрасная убийца… я выстрелю тебе прямо в сердце.

— Тайгер…

— Брось, все это мне хорошо знакомо, но на сей раз я не попадусь на приманку. Перед тобой сидит старый солдат, прошедший огонь, воду и медные трубы. Твоя песенка спета. С этой минуты можешь считать себя мертвой.

Я встал, отставил свой стул и торжествующе рассмеялся, глядя на нее сверху вниз. Неожиданно в ее взгляде появилось какое-то странное выражение.

— Ты была великолепной любовницей, — сказал я. — Помнишь то бомбоубежище?

Ее глаза превратились в две узкие щели.

— Помнишь ту дождливую ночь, когда я солгал, и французы не схватили тебя?

Она так стиснула руки, что побелели суставы.

— Они бы убили меня, если бы узнали, что я тебя покрываю, Рондина. Но мы любили друг друга — ты, немецкая шпионка, и я, американский разведчик. И вскоре ты показала, какой верной была твоя любовь. Через десять минут после того, как мы легли в постель, ты выстрелила в меня. Десять минут спустя после того, как ты сказала, что ни один мужчина не делал тебя такой счастливой. Да, это была настоящая любовь. Задним числом приношу благодарность. Но теперь конец.

Влажный блеск ее глаз не тронул меня.

— До встречи, Рондина. Мы скоро увидимся, и это будет печальное свидание. Пока.

Все смотрели мне вслед. Они видели, что мне удалось то, чего до сих пор не удавалось никому: посидеть с этой женщиной за столиком вдвоем. Несколько минут назад они видели двух ее спутников, которые были воплощением достоинства и хороших манер, а теперь вот от ее столика отходил совсем другой тип, за которого они не поставили бы и цента.

Ежедневно бреясь, я смотрю на себя в зеркало и пытаюсь понять, что же во мне есть такого, что пугает людей?

Посетители молчали. Они были