- 1
- 2
- 3
- 4
- . . .
- последняя (66) »
вспомнил, что надо побриться. Парикмахерская была та самая, в которой он брился еще до войны. Николай зашел. Парикмахер, новый, узкоплечий, с копной удивительно мелко вьющихся волос, с презрительно-скучающим выражением лица чистил ногти, развалившись в кресле. При виде вошедшего сразу вскочил.
– Усы и бачки сбреем? – неожиданно весело спросил он, бросая под стол грязную и вынимая из ящика свежую салфетку.
– Сбреем, – сказал Николай и посмотрел на себя в зеркало.
Он давно не видел себя в таком большом красивом зеркале. Оказалось, что лицо его стало совсем медным от загара, брови и ресницы выгорели, а отпущенные от нечего делать в госпитале усы и баки выросли почему-то рыжими. Лицу они, безусловно, придавали лихость, но в то же время явно старили. Николай решительно повторил:
– Сбреем, ну их…
Парикмахер спросил, где и как Николая ранило и скоро ли наши будут в Варшаве. Николай отвечал и чувствовал, что к ответам его прислушиваются. Даже кассирша – пышная, полногрудая девица с сонными от жары глазами – вылезла из-за загородки, чтоб лучше слышать.
Парикмахер стал брить усы. Николай не мог отвечать на вопросы и, следя в зеркале за движениями парикмахера, старался припомнить, как выглядит тридцать восьмой номер, о котором говорил мальчишка во дворе. Сначала ему показалось, что это тот большой серый дом, в котором была мясная лавка. Затем, – что маленький, двухэтажный, с обваливающимся балконом. Потом вспомнил, что маленький – это тридцать четвертый, серый – тридцать шестой, а следующий за ними, – он не помнил какой, – но помнил, что перед ним рос старый, дуплистый вяз с кучей вороньих гнезд, под которыми тротуар всегда был белым. Очевидно, это и есть тридцать восьмой.
Николай стал думать о Шуре, но сразу же постарался отогнать эту мысль: Шура почему-то представилась ему похожей на ту женщину из двадцать четвертого номера – худой, поблекшей, с морщинками возле глаз. Чтоб не думать об этом, он стал рассматривать в зеркало пышную кассиршу, которая опять забралась за свою перегородку и от жары и безделья клевала носом.
Парикмахер сделал компресс, массаж, запудрил все лицо, отчего оно стало розово-лиловым, и, стряхнув последние волоски, сказал:
– Ну что? Правильная работа?
– На десять лет помолодели, – сказала из-за своей загородки кассирша, – жена не узнает.
– Узнает, – рассмеялся Николай и еще раз, издали, посмотрел на себя в зеркало. Если б не белесые, выгоревшие брови и слишком широкий нос, он совсем был бы собой доволен.
Он заплатил лишнюю десятку и вышел. Парикмахер, прощаясь, усиленно приглашал его заходить почаще.
– 2 –
Тридцать восьмой номер оказался именно тем домом, о котором подумал Николай. Вяз по-прежнему стоял на своем месте, и по-прежнему над ним вились вороны, а на тротуаре белели пятна. Дом был пятиэтажный, кирпичный. Маленькие тонконогие девочки, отчаянно визжа, играли на тротуаре в «классы». Переходя с противоположной стороны, Николай посмотрел на окна третьего этажа (мальчик говорил, что на третьем этаже) и решил, что второе справа, с беленькой занавеской, из-за которой выглядывал фикус, и есть Шурино. Николай вошел в парадное и по темной лестнице, с забитыми фанерой окнами, поднялся на третий этаж. Там оказалось две двери, одна против другой. На правой висела бумажка с указанием, сколько кому стучать. Фамилия Митясовой на ней не было. Николай постучал в дверь напротив. Где-то в глубине, очевидно на кухне, слышны были голоса, но никто не открывал. Он постучал еще раз. Никто не подходил. «Если и сейчас не откроют – значит, все в порядке», – загадал Николай, и в ту же секунду донесся далекий женский голос: – Эмма, слышишь же, стучат! У меня руки мокрые… Не дожидаясь Эммы, Николай торопливо постучал третий раз, и за дверью раздалось веселое детское: «Сейчас, сейчас!..» Дверь отворила девочка лет двенадцати. – Вам кого? – спросила она. – Скажите, Митясова здесь живет? Или Вахрушева, может быть? – Александра Павловна? – Александра Павловна. – Здесь. – Девочка повернулась в сторону кухни и крикнула: – Мама, это к тете Шуре. Из темного коридора, вытирая руки об юбку, вышла женщина с озабоченным лицом. – Что ж ты свет не зажигаешь, Эмма? – Девочка повернула выключатель. – Вы к Александре Павловне? – Да. – Ее нет дома. Женщина вопросительно смотрела на Николая, придерживая одной рукой дверь. Николай по-прежнему стоял на площадке. – Вы хотите ей что-нибудь передать? – спросила женщина. – Нет… То есть… Я хотел ее видеть. – Но ее сейчас нет дома. У нее замок висит на двери. Женщина почему-то не приглашала его войти, и Николаю пришлось самому сказать, что он хотел бы дождаться Александру Павловну. – Ну что ж, – сказала женщина, – пройдите тогда на кухню. Эмма, покажи. Женщина пропустила в дверь Николая, и он пошел вслед за Эммой по очень длинному и темному коридору. На кухне шипело три или четыре примуса. Эмма сняла с табуретки таз с мыльной водой. Николай сел. Эмма подкачала один из примусов и, так ничего и не сказав, ушла. Потом пришла женщина с озабоченным лицом. Она, очевидно, почувствовала какую-то неловкость в том, что офицер, к тому же раненный, сидит на кухне, и предложила Николаю перейти в комнату, хотя у них там и беспорядок. Николай сказал, что, если он не мешает, ему и здесь хорошо, и спросил, когда приходит обычно Шура. – По-разному, – ответила женщина, мешая что-то в кастрюле и стоя к нему спиной. – В три, четыре, пять… Иногда и поздно вечером. Помолчав, она спросила: – А вы что, родственник ее или знакомый? – Родственник, – ответил Николай. Женщина потушила примус и ушла. Зашли и ушли, ничего не говоря, но с любопытством взглянув на Николая, еще две женщины. Потом вбежал на кухню очень хорошенький мальчишка лет пяти, курчавый, светлоглазый и общительный. Его сразу заинтересовала повязка. – У дяди Феди тоже такая была, – сказал он, – только не тут, а тут. Он на костылях ходил. Вы ходили на костылях? – Нет, не ходил, – ответил Николай. Мальчик старательно поковырял в носу и опять спросил: – А почему у вас одна Красная Звезда? – Не заслужил больше. – У дяди Феди две. И такая медаль, как у вас. И еще одна. На ней винтовка и шашка. Как вас зовут? – Дядя Коля. А тебя? – Вова. Вы к тете Шуре пришли? – К тете Шуре. – А зачем? Николай рассмеялся. – Хочу на нее посмотреть. Вова сел на корточки, провел пальцем по сапогам Николая и сказал: – Принести щетку? Николай улыбнулся: – Вот это ты правильно заметил, Вова. Валяй-ка, принеси. Вова застучал голыми пятками по коридору и через минуту принес старую, облезлую- 1
- 2
- 3
- 4
- . . .
- последняя (66) »