- 1
- 2
- 3
- 4
- 5
- . . .
- последняя (66) »
сапожную щетку. Николай почистил сапоги. Вова сосредоточенно за ним следил, сидя рядом на корточках.
– А зачем вам надо на тетю Шуру смотреть? – спросил он.
– Да просто так, хочется.
– А ее столик вы знаете какой?
– Какой столик? – не понял Николай.
– Как какой? У всех тут есть столик. Показать?
– Ну, покажи. Или нет: я сам угадаю. – Николай оглядел кухню. – Вот тот? Да?
– Ага. А откуда вы знаете?
– Угадал.
Николай подошел к столику. Он был очень чистый, опрятный, покрыт свежей клеенкой. Стояло несколько кастрюлек, повернутых вверх дном, горшочек с солью. Справа, на приделанной к стенке полочке, тоже покрытой клеенкой, лежало мыло, две зубные щетки и бритвенный прибор с помазком.
– А это чье? – спросил Николай.
– Что? Щеточки? Красная – тетя Шуры, а желтая – дяди Феди. Нельзя ж одной щеткой чистить зубы, правда?
– Нельзя, – сказал Николай и подошел к окну. – Конечно, нельзя.
Внизу, на дворе, двое парней пилили дрова. Несколько минут Николай следил за мерно раскачивающимися фигурами, потом, не оборачиваясь, спросил, давно ли дядя Федя здесь живет.
– Как давно? – удивился Вова. – Всегда. Мы из Уфы приехали, он уже жил… Вы умеете в крестики и нолики играть?
– Нет, не умею.
Николай провел рукой по шелковистым Вовиным кудряшкам и направился к выходу.
– 3 –
Очень молоденькая и очень тоненькая сестра с подхваченными марлевой косынкой волосами сидела у окна в приемном покое и читала растрепанную, пухлую книгу. – Вам надо еще в центральный распределитель сходить, – сказала она, взглянув на Николая и не притрагиваясь к протянутым ей бумагам. – Зачем? – спросил Николай. – Мне сказали прямо в Окружной госпиталь идти. – Нет, у нас так не принимают. Обязательно нужно через распределитель. – Она посмотрела на него снизу вверх и чуть-чуть улыбнулась. – Ведь вы с фронта, да? – Так точно, – ответил Николай. – С фронта все через распределитель. Это на Красноармейской, пятьдесят шесть. У нас только по направлениям Округа. Он молча взял свои бумаги и стал запихивать их в планшетку. – Простите, – сказала вдруг девушка, – дайте мне их на минутку. Она вышла и почти сразу же вернулась. – Знаете что? – Она глянула на часы. – Сейчас начало девятого. В десять часов придет майор Свешников. С ним всегда можно договориться. Приходите к десяти. – Спасибо. – Температура у вас нормальная? – Спасибо. Нормальная. Николай кивнул головой и вышел. На перилах госпитального мостика, у массивных в виде арки ворот, – госпиталь был старинный и походил больше на крепость, чем на лечебное учреждение, – сидели, болтая ногами и покуривая, раненые. – Эй, браток, с какого прибыл? – крикнул кто-то из них, но Николай не расслышал и молча прошел мимо. – Не приняли, должно. В распред послали. Всех они в распред посылают… Дойдя до старого вала, Николай остановился. Солнце садилось, и сквозь зелень тополей был виден город, освещенный косыми лучами. В воздухе пахло мятой, свежескошенным сеном. Где-то неподалеку, совсем как в деревне, грустно мычала корова. Стоял ясный, тихий августовский вечер. Николай вынул кисет и сел под тополем. Это был старый, раскидистый, потерявший свою былую стройность тополь. Прямо под валом расстилалось зеленое поле стадиона, а за ним, невероятно рельефные и четкие в вечернем освещении, громоздились друг на друга дома среди густо-зеленых, кое-где только начавших золотиться осенних садов. Чуть правее ярко-белым пятном на фиолетовом вечернем небе выделялась колокольня Софийского собора. Левее крепкой, точной линией вырезывался горизонт с разбросанными маленькими построечками на пологих холмах и почти черной линией дальних лесов. Отсюда, с высоты, совсем не было видно, что город разрушен. Он казался таким, каким был всегда, каким помнил его Николай пять, десять лет тому назад. Только купол на соборе был тогда не красным, а золотым и стадион не имел такого заброшенного вида, как сейчас. Солнце давно уже село, погас крест на колокольне, город стал плоским и расплывчатым, только линия горизонта по-прежнему четко и ясно огибала его. Подул легкий ветерок. Зашумели тополя. Николай посмотрел на часы. Было всего лишь девять часов. Он встал, отряхнул траву с брюк и пошел вниз по Госпитальной улице. Улица упиралась в базар. Несмотря на поздний час, торговля шла полным ходом. Иногда где-то раздавались милицейские свистки, и торговки, подхватив свои корзины, забивались во дворы, но через минуту все опять выползало на улицу и растекалось среди рундуков и киосков. Николай зашел в закусочную – он с утра ничего не ел. В закусочной было накурено и тесно. На стойке горела большая керосиновая лампа, и на двух столиках стояли свечи. Николай взял двести граммов свиной, называемой почему-то домашней, колбасы, хлеба и кружку пива. Три столика из четырех были заняты. За четвертым сидел хмурый человек с подвязанной щекой и ел винегрет. Николай подсел к нему и отхлебнул пива, – оно было теплое и противное. Хмурый человек ел молча, быстро, не глядя на Николая. Потом он встал и ушел. На его место сел другой – светловолосый, румяный, с маленькими закручивающимися усиками. На нем была песочного цвета – очевидно, иранская, подумал Николай – гимнастерка с расстегнутым воротом, обнажавшим загорелую шею. Военная фуражка с голубым околышем сдвинута была на затылок. Парень поставил на стол две бутылки пива и сразу же, привычным жестом, ударив о край стола, сбил с них металлические пробки. – Никогда не бери бочкового, – сказал он, смахнув на пол пену. – Только жигулевское. И только четвертого завода. У Фимки всегда есть. Его быстрые серые глаза остановились на руке Николая. – Дать полтора за Лонжин? – Что? – не понял Николай. – За Лонжин, говорю, полтора куска дать? – Я не продаю часы, – сухо ответил Николай. Светловолосый повернулся и, как свой в этом заведении человек, крикнул через головы соседей хозяину: – Фима, налей два по двести. На столе появилось два стакана. Парень подвинул один Николаю. – Поддержи, капитан. – И, не спрашивая, взял с тарелки Николая ломтик колбасы. – С Первого Белорусского? Николай кивнул головой. – Ну, как там наши? – Ничего, воюют. Парень глянул на перевязанную руку Николая. – Перелом? – Перелом. – Пальцы работают? – Нет. – Знакомая картина. Нерв. Тебя где ранило? – В Люблине. – Ничего, заживет. Будь здоров. – Парень выпил и сморщился. – Хороша! Николай тоже выпил. Водка была крепкая, захватывала дух. – По особому заказу, – сказал парень и улыбнулся. Передние зубы у него оказались металлическими. Он- 1
- 2
- 3
- 4
- 5
- . . .
- последняя (66) »