если задним числом.

– Конституционная монархия, – сказал Артур, – прекрасна в мирное время. В мирное время не стоит беспокоиться о торговом балансе и тому подобном, нам подавай соколиную охоту. А военное время – совсем другой коленкор. Вот когда мы нужны. Вспомните осаду Андорры. Мы же были великолепны. Ланселот в замке, возглавляет оборону. Бесподобен, как водится. Видели б вы его на бастионах – как он швырялся в осаждающих ульями. Он обожает швыряться ульями в осаждающих. Разумеется, мы проиграли.

– А кто облажался? – спросил сэр Кэй. – Уайтхолл. Гражданские. Мы проигрываем войну.

– Да уж явно не выигрываем. Меня так и подмывает заглянуть в Пророчество Мерлина и посмотреть, как все обернется.

– Я думал, Пророчество Мерлина уже дискредитировано.

– Разумеется, – сказал Артур. – Дискредитировано. Целиком и полностью опровергнуто. Не представляет ни малейшего научного интереса. Его происхождение в клочьях. О каком именно Пророчестве Мерлина вы говорите?

– А их больше одного?

– Есть то, которое Гальфрид Монмутский послал Епископу Линкольнскому, – сказал Артур. – Знаменитое. И есть подлинное.

– Существует второе Пророчество Мерлина?

– Существует.

– И у вас оно есть?

– Есть.

– А откуда вы знаете, что ваше – подлинное?

– Вы забываете, – сказал Артур, – что я был знаком с Мерлином. А Гальфрид Монмутский – нет. Если вы – такой же знаток пророческих повадок, как я…

– Да ни боже упаси, – сказал сэр Кэй. – Я в замешательстве.

– А сколько еще замешательств впереди, – сказал Артур. – К примеру: если я руководствуюсь Пророчеством, то есть читаю Пророчество как историю, хотя история еще не свершена, тогда для меня будущее – переопределено, а этого я не желаю. Все дело в благоразумном использовании Пророчества, разве не ясно? Нужно использовать его, а не быть используемым им.

– И все же, – сказал сэр Кэй, – если это действительное, подлинное Пророчество, от него трудно отмахнуться, как мне кажется.

– Это немалое искусство, – сказал Артур. – Игнорировать советы, я имею в виду. Некоторым так и не удается им овладеть.

– А можно посмотреть? – спросил сэр Кэй. – Этот… э-э… документик?

– Некоторые не верят, пока не увидят что-то собственными глазами, – сказал Артур. – Некоторые видят собственными глазами, но все равно не понимают, что видят. А некоторым их король что-то говорит, но они все равно желают это что-то увидеть собственными глазами.

– Я сглупил, – сказал сэр Кэй.

– Да, – сказал Артур.

Ланселот в единоборстве с Черным Рыцарем.

Латы Черного Рыцаря – из черных пластин с серебряной гравировкой. Ланселот оделяючи его мощным ударом в плечо.

– Сдаетесь, сэр?

– Боже упаси, – сказал Черный Рыцарь.

– Не соблаговолите ли тогда немного передохнуть?

– Вы не рыцарь, а воплощенная любезность, – сказал Черный Рыцарь. – Да, небольшая передышка мне бы не помешала.

Двое усемшись вместе, шлемы сняты; преломивши кус перченого бри с краюхой грубого помола.

– С моей точки зрения, – сказал Черный Рыцарь, – вся проблема – в России.

– Мало ли что говорят, – ответил Ланселот. – Поживем – увидим.

– По моим ощущениям, Германия намерена затеять русскую кампанию.

– Когда?

– Они подтягивают войско к границам, как я слышал.

– Надежна ли ваша информация?

– Как и все, что можно получить на моем уровне, – сказал Черный Рыцарь. – Получше того, что пишут в газетах, похуже того, что циркулирует в министерствах. Нам, простым рыцарям, не докладывают. Вы же, с другой стороны, имеете доступ к самому королю.

– Имел, – сказал Ланселот. – Теперь уж нет. Артур меня, наверное, по-прежнему любит, но бог знает – я не виделся с ним вот уже несколько месяцев. Все дело в Гвиневере.

– Слыхал, – сказал Черный Рыцарь. – Повсюду передавали. В смысле общественного интереса это чуть ли не затмевает войну.

– Вот были времена… – сказал Ланселот. – Все заводили интрижки в пристойном спокойствии. Прелюбодеяние считалось делом частным, о нем беспокоились одни принципалы. А теперь и французскую галошу не надеть – тобою тут же оклеят все заборы на стройплощадках.

– Знавал я одну девушку в Греции, – сказал Черный Рыцарь. – И чах по ней до самых глубин моей души.

– Греция? Никогда не бывал. Остров, не так ли?

– Много островов. Иисусе милостивый, она лишила меня всех остатков спокойствия. Не пришелся я ей по нраву, ибо черен был.

– Но вы и сейчас черны, – сказал Ланселот. – Черны, однако симпатичны.

– Там, откуда я родом, – сказал Черный Рыцарь, – все черные. Куда ни глянь. Белых людей считают уродами природы. Коровы завидят на улице белого человека – сразу ядовитый кустарник рожают.

– И что это за страна?

– Дагомей.

– Не знаю такой. Как там кормят?

– Неплохо. Матушка, бывало, готовила мне пирог с маниокой – так он мне снится до сих пор.

– А в этой стране, иногда кажется, единственная статья экспорта – сплетни. Приходится защищать свою репутацию железной рукой.

– Мне вот всегда интересно, – сказал Черный Рыцарь, – как именно пресса разыграет все это, когда меня уже не станет.

– А я некоторое время назад принял меры, – сказал Ланселот. – Посидели с парнем, который клепает некрологи для «Таймс». Зовут Хакетт, довольно милый оказался человек.

– Изобретательно.

– «Хакетт, – сказал я ему, – если что-то вообще имеет смысл делать, лучше делать это хорошо». Он, похоже, согласился. Нервный человечек, дерганый – я и не понял, почему его так колотило. Наконец он спросил, не буду ли я так любезен убрать со стола булаву. Мы сидели в пабе «Агнец и Стяг», и булаву я положил на стол – только что с поля, сами понимаете, она была еще немного в крови. «Ну что ж, куда-нибудь я ее уберу», – согласился я. «Будьте так добры», – сказал он. Я оглянулся, не найдется ли где колышка ее повесить. На всем дворе – ни кола. И вот я воткнул ее в мужской уборной, прямо в угол. Моя вторая любимая булава. Я сказал себе: «Готов лошадь поставить, какой-нибудь мерзавец непременно ее с кровью вырвет», – пардон за каламбур.

Ну вот, Хакетт несколько успокоился, а он уже второй джин допивал, хочу заметить, и я объяснил ему всю диспозицию. Дело не в том, сказал я, что я в каком-то особом восторге от своей жизни; жизнь как жизнь, свои плюсы, свои минусы, бывают периоды опустошенности духа. Но, сказал ему я, и здесь возникло непредвиденное осложнение, ибо я поймал себя на том, что пущей выразительности ради колочу кулаком по столу, а в кулаке зажат довольно внушительный кинжал. Сам не знаю, зачем, – должно быть, привычка, – и я уже прорубил в столе дыру. Поэтому я подтянул к нам другой стол, потеснив с него парочку