заметила:

— Пап, это отвратно. Все волосы там — отстой. Постриги эти кусты, пожалуйста. Или хотя бы рубашку надень. Ко мне сейчас друзья придут, не хочу, чтобы ты их напугал…

Одной из первых вещей, которые Гален спросил у меня после того, как Джулию обнаружили на обочине шоссе и после того, как ему позволили с ней побыть — «У неё повреждение мозга, да? У неё… Её мозгам так досталось, что она теперь отсталая?»

Мозг вообще не был задет, хотя я понимаю, почему ему казалось иначе. Она вообще не пыталась общаться с кем-либо. Очень долго ей причиняла боль сама речь — было больно двигать губами из-за ужасного пореза, а удушение повредило грудную клетку. Однако, даже оправившись, она продолжала молчать. Большую часть времени она выглядела, как наркоманка под предельной дозой морфия, и лишь открытые глаза создавали иллюзию разумности. Впервые мы заметили это, когда она первый раз села в постели, левая половина её лица была забинтована, чтобы скрыть ссадины от гравия, а чёрные нитки швов на губах были выстроены крестом, будто запрещая ей говорить. На её лице застыло отупение. После похищения она не могла сконцентрировать взгляд ни на чём — даже если вы говорили с ней, глядя в глаза, она могла вскоре потерять интерес к вашим речам и отвести взгляд, любуясь потолочным покрытием, или уставившись в телевизор. Я слышал, что так себя ведут люди, прошедшие нечто подобное: переживая пытки и насилие, они замыкаются в себе, запирая своё «я» в дальнем уголке сознания, откуда не видно и не слышно вещей, происходящих с их телом. Иногда, после завершения мучений, дверца в сознании так и не открывается, и человек безмятежно остаётся отдыхать в той самой комнате в глубине сознания, в которой не слышно внешних раздражителей.

Вот что мне первым делом пришло в голову — та Джулия О'Брайен, которую я знал, погребена заживо под обломками своего собственного сознания, не в состоянии достучаться до нас. Но так было лишь до того момента, когда её отпустили из больницы домой — тогда я понял, что ошибся.

Она была безжизненной не постоянно. Её охватывала паника каждый раз, когда кто-то — неважно, мужчина или женщина, но в основном резкую реакцию вызывали всё-таки мужчины — касался её. Я был в палате, когда она впервые очнулась. Гален попытался её обнять. В ответ она принялась пинаться и вопить. Гален отшатнулся, его круглое лицо мертвецки побледнело. В мгновение ока он выскочил из комнаты, а я помчался вслед.

На дворе было начало июня, и мы с ним вышли во двор. Он отошёл ярдов на десять от больницы, сойдя с кирпичной дорожки на лужайку. Схватив мой рукав, он согнулся. Его выворачивало наизнанку снова и снова. Мне он казался каким-то одеревеневшим и ослабевшим. Слова ободрения вылетели из головы, и я тоже почувствовал себя слабым и больным. Было невыносимо слушать звуки, рвущиеся из его сжатого горла. От напряжения он побагровел.

В какую-то секунду я подумал, что нам повезло бы, найди мы Джулию мёртвой. Я бы хотел, чтобы те, кто её забрал, довели дело до конца. Эта шальная мысль испугала меня, и весь день после этого мне было стыдно. Позже, спустя пару недель, я, казалось, забыл эту мысль, но она вновь меня посетила — как Галена выворачивало во дворе больницы — и снова через моё сознание ледяным дождём проскользнул стыд, настолько резкий и отчётливый, что я содрогнулся.

Через несколько недель после возвращения Джулии домой, её мать укладывала её в постель. Кэрол погасила свет и выключила телевизор, стоявший у изножья постели. Присев рядом с Джулией, она подчинилась нервному импульсу и наклонилась поцеловать дочь в лоб. Джулия с безразличием пялилась на оштукатуренный вручную гипсокартонный потолок, будто не замечая мать. Но именно это безразличие и стало показателем улучшения. То был второй или третий раз, когда Кэрол попыталась поцеловать дочку после её похищения, но первый раз без воплей ужаса… в принципе, Джулию больше всего пугали именно прикосновения к лицу. Кэрол настолько переполняло смешанное ощущение радости, восторга и ужаса, что лишь через минуту она смогла заставить себя подняться с постели дочери и оставить её одну.

Джулия, в свою очередь, выждала минуту-другую, после чего выбралась из кровати, подтянулась на своих алюминиевых костылях и прошла в туалет, где выудила из аптечки большую бутылку прописанных ей обезболивающих таблеток. Затем она вернулась в кровать, залезла под одеяло и села, опираясь на спинку кровати. Высыпав все таблетки в углубление, сформированное между коленями, она принялась глотать их по одной, запивая мелкими глотками воды. Когда Гален и Кэрол открыли дверь, от бутыли осталось восемь-девять таблеток. Кэрол сходила в сарай, чтобы позвать Галена и отвести внутрь, чтобы проверить, позволит ли Джулия поцеловать себя и отцу. Они остановились на пороге комнаты и уставились на дочь. Джулия взглянула на них в ответ испуганными глазами, не донеся очередную таблетку до рта. Секунду родители молча смотрели на дочь, после чего Джулия забилась в рыданиях и принялась сгребать оставшиеся таблетки. Когда к ней подошёл отец, она уползла под кровать. Она поставила ему фингал под глазом, отбиваясь от него ногами и локтями, пока он пытался усадить её в машину.

Я лично промывал ей желудок в больнице Грин Лейн.

Джулия выждала два месяца, прежде чем попробовать снова, и на этот раз всё было точно так же, как и в прошлый, когда передозировка не удалась. Люди теряют бдительность проще, чем кажется. В то время, когда я навещал моего брата и его жену, я постоянно заставал их по очереди сидящими перед телевизором в некоем подобии транса, как будто постоянная «отключка» Джулии была заразной. Родители не выбросили из головы — просто не могли — попытку дочки покончить с собой. Но, возможно, через какое-то время, достаточное для того, чтобы поверить, что Джулия не предпримет ещё одну попытку убить себя, они просто старались не возвращаться к тем мыслям. Иногда мне кажется, что Джулия именно этого и хотела, и потому-то она ждала так долго. Если забыть её родители не могли, то могли хотя бы расслабиться. Они могли перестать настолько внимательно следить за ней.

Однажды, примерно в сентябре, я зашёл к Галену выпить пива и посмотреть игру «Янкиз», и в перерыве третьего иннинга^[2] я встал и направился по коридору в туалет. В дальней части коридора было жарко и темно, мой мочевой пузырь саднило, плюс я малость опьянел… однако, проходя мимо закрытой двери спальни Джулии, я услышал это.

До моих ушей донеслось тоненькое позвякивание и шорох стекла. Я нерешительно остановился, глотнув горячего спёртого воздуха, и максимально навострил уши — казалось, я начал слышать биение волн