работа в веломастерской — не работа мечты, но это дело было Игорю по силам. Не слишком тяжёлое, приходишь, когда хочешь, уходишь, когда надоест.

— Слегка перетрудился и не понимаешь, что Кириллу вредна собачья шерсть, — сказала она почти ласково, устало кривя уголки губ. Ну точь-в-точь мать-одиночка, уставшая от нескончаемых детских проказ. — Я тебя очень прошу, просто умоляю, выгони её из своего гаража, или хотя бы не прикасайся.

Да, да, сейчас она въелась в него из-за грёбаной собаки! Ну как к ней можно не прикасаться, если это же, блин, собака, а не грудь продавщицы в супермаркете, на которую открывается замечательный вид потому, что она сидит, а в тебе добрых метр девяносто росту. Животине требуется ласка. Особенно если это дворовая собака, которая приползла на торчащих рёбрах, и которую ты откормил сосисками за шестьдесят рублей, своими руками спас от голодной смерти.

— Кириллу вредна собачья шерсть, а я-то тут при чём? — буркнул Игорь, не сунув руки в карманы только потому, что в трусах карманов нет. Вместо этого он оттянул большими пальцами резинку, и тут же обругал себя последними словами: от Ленки этот жест, конечно, не укрылся. Уголок её рта дёрнулся, исказив его невесёлой усмешкой.

— Ты всегда при чём. Он твой сын, и ты всегда при чём. С того момента…

— Да, да, знаю, — Игорь закатил глаза, и следующие несколько слов они произнесли одновременно. — «Как ты полез ко мне в штаны, не купив презервативы».

Лена проговорила это с лёгкой брезгливостью на лице, Игорь — с покорностью заправщика с десятилетнем стажем, что принимает завалявшиеся у клиента в кармане пятидесятикопеечные монеты.

«Я тогда ещё не умел покупать презервативы, — ответил бы Игорь в любой другой день, — Я был ещё слишком маленький для такого».

В любой день, но не сейчас. Четыре утра — плохое время для семейных ритуалов. Если, конечно, это не секс.

Лена посмотрела на него с сомнением, словно решая, добить или оставить как есть.

— У него, чёрт тебя дери, аллергия. Это болезнь, от которой умирают, а ты тискаешься с этой блохастой шавкой.

Игорь собрал в кулак всё доступное ему терпение.

— Послушай, я не собирался трепать его по голове, сажать на колени, жать руку или что-то такое. Он уже взрослый парень, и…

Лена несколько раз кивнула, и Игорь понял, что допустил страшное. Он с ужасом смотрел, как разомкнулись её губы, готовые извергнуть притаившуюся там тьму.

— Ты не сажал его на колени, даже когда ему было вполовину меньше. Это же твой ребёнок, Гош, почему ты так к нему относишься?

Лена говорила и говорила, напомнив ему о том вечере, когда они впервые были вместе, о вечеринке у общего друга, улыбаясь своей сломанной улыбкой.

— Ты даже не снял любимую рубашку в клеточку, пока мы с тобой этим занимались; будто император, который не расстаётся со своей мантией даже ночью. Будто не ты мне присунул, не ты, а кто-то другой, присунул и сбежал. А ты снизошёл до меня и своего маленького ублюдка уже потом. Благодетель хренов. Я не имею права говорить тебе: «ну почему ты не взял тогда гондоны?», потому что это наш, чёрт тебя дери, малыш. И я его люблю. А ты, похоже, за десять лет ничего ещё не осознал.

Язык Лены мог разить как меч. Он мог быть громким как автомат Калашникова. Защититься от него не было никакой возможности.

Сделав три глубоких вдоха (который только раззадорил огонь внутри), она продолжила, не замечая как звякают от крика в держателях столовые приборы:

— Что, если марафонца ты тоже возненавидишь?

Так они назвали младшенького, который на всех парах спешил к своим Афинам, к ласковым рукам мамы, и грубым, но тёплым рукам отца, преодолев уже добрую половину дистанции. Конечно же, Игорь его любил.

Он сказал:

— Я вовсе не…

— Что скажешь, Гоша-малыш? Что ты думаешь о нашем марафонце? Он тоже станет для тебя парнем из соседнего класса, у которого будет мамка, но не будет папки? Ты тоже будешь разговаривать с ним как с роботом-пылесосом: «Подотри там, принеси мне пива, не мешайся под ногами? Какого хрена у тебя двойка в дневнике и синяк под глазом?»

Это было больно. Игорь Савельев потёр висок. Он был неплохим парнем, но иногда глядеть на него не хотелось. Какая-то часть внутри него действительно зажмурилась. Возможно, вопреки всей его нелюбви к банальностям, это было сердце. А может, сонный, ворчливый желудок, в который только что обрушили полстакана водки.

Он аккуратно припарковал стакан на краешке стола, размахнулся и ударил. Не сильно, тыльной стороной ладони, но этого хватило, чтобы Лена, всплеснув руками будто утопающий, осела на пол.

Щека быстро розовела — осталась ссадина от кольца. Волосы топорщились от статического электричества, а в глазах плескалась злоба в гремучем коктейле со слезами. На секунду Игорь испугался, что живот её сейчас лопнет, как наполненный чёрной кровью пузырь, но ничего не произошло.

Было кое-что, чего пока не видела Лена. Теперь, когда она рухнула на колени, Игорь увидел над её макушкой болельщика, который занял единственное место в этом зрительном зале. Кто бы ожидал, что он придёт… всё тогда бы было по-другому. «Это не по-настоящему, — хотел сказать Игорь. — Это… понимаешь, сын, это репетиция семейных отношений». Он бы и сказал (хоть звучало бы это глупее некуда), если бы Ленка не выдернула чеку у этой словесной гранаты.

— Я тебя со свету сживу! — сказала она, облизнув зубы.

* * *

С этого момента обычная семейная сцена стала нескончаемой экранной драмой из телевизора, которая длится годами и ничем хорошим не заканчивается.

Босиком, в отвисающей майке без рукавов Кирилл напоминал космонавта, который прилетел на другую — очень жаркую — планету и застал там ссорящихся аборигенов-исполинов. Светлые, пушистые волосы, как у матери, делали его похожим на одуванчик-переросток, а чрезмерно бледная кожа, которую солнце никогда не подрумянивало, а лишь оставляло ожоги, навевала мысли о чём-то нездоровом.

— Какой хилый у вас ребёнок. Пущай кушает, что ли, побольше, — сказала однажды детсадовская вахтёрша, когда за мальчиком вместо матери пришёл отец. Она с лёгкой брезгливостью разглядывала впалую Кириллову грудь через толстые стёкла очков.

— Спасибо, — невнятно ответил Игорь, — я передам маме.

Вдоволь наглядевшись на Кирюху — в то время он болел хроническим насморком и развешивал сопли на любых доступных поверхностях, включая все десять пальцев на руках — бабулька подняла взгляд, словно хотела удостовериться что отец, как и сын, достоин разве что её пренебрежения. Игорь мог похвастаться размахом плеч и идеальной формой головы, которой он очень гордился и поэтому вырубал любой лес,