жизнь свою и жизнь, его окружающую.

Так или иначе, а ко времени появления «Золота» Антон Сорокин прошел через процедуру призыва в армию (1906 г.) – «вынул дальний жребий», стал участником и лауреатом фотографических конкурсов (оказался удивительным изобретателем и мастером), в 1909 г. женился, окончил бухгалтерские курсы, чтобы «быть финансово независимым». Начиная с 1915 г. и почти до конца дней своих исправно, даже смертельно больным, служил, получая крохи, по линии врачебно-санитарного отдела управления железной дороги. Служил в условиях жесткой, беспощадной реальности. Один только штрих из 20-х гг.: «…мне сказали: кредиты все распределены, на вас кредита нет, мы вас сокращаем. Я… ответил: „Вы распределили кредиты, на мою долю кредитов нет, – значит я умру“». «Это было сказано так просто, – вспоминал М. Никитин, – что я не выдержал».

Правда, когда друзья-писатели спохватились и добились решения о куда более комфортабельном во все смыслах устройстве Сорокина в редакции главной омской газеты, Антон Семенович от помощи отказался: «Имейте в виду, я двигаюсь по инерции… если мне сегодня оставить службу, то завтра я слягу… а через неделю умру»^[20]. Слишком запоздало внимание коллег к состоянию «Дон Кихота сибирской литературы», с первых шагов своих на литературном поприще взывавшему к обществу: «Писателей нужно беречь». Взывавшему и самоотверженно сражавшемуся за реализацию этого призыва относительно ближних и дальних, но не себя…

Однако все это произошло много позже. А 1912 г. выдался действительно многообещающим: четыре издания в Москве и Петербурге, два – в Киеве. Речь идет, помимо упомянутой монодрамы, о сборнике «Смертельно раненные», включавшем новеллы, рассказы, притчи: «Навуходоносор и Тимур», «Послание Иуды», «Три брата», «Все напились чаю и легли спать», «666», «Страшные гости». Тогда же известный литератор – редактор столичных журналов «Весна» и «Шиповник» – Н. Г. Шебуев уведомлял Сорокина: «„Навуходоносор“ пойдет в „Весне“. Монодрамой заинтересовался. Сочинения издать в Петербурге я Вам помог бы. Предисловие напишу, если, конечно, Ваши произведения оправдают мои ожидания. Присылайте». Московский театральный деятель М. И. Волков сожалел, что «не видел пьесу [„Золото“] на сцене» и отмечал: «Ее нешаблонность и прямая безыскусственная форма изложения подкупили меня с первых строк. Для нашего будущего театра Ваша пьеса есть большой и важный первый шаг». Еще раньше Г. Гребенщиков – «литературная надежда Сибири» – извещал А. Сорокина от «Сибирской нови»: «Ваш двухактный этюд мог бы подойти для нашего журнала… Мы будем ждать от Вас еще, но только не примитивных произведений»^[21].

Пожалуй, самым интересным было уже упомянутое послание И. Ф. Наживина. Отметив, что в монодраме «преувеличено значение золота в жизни людей», рецензент остановился на «внешней стороне», отметив «непростоту, налет модернизма, изысканность языка». «Можно говорить хорошо и сильно простым русским языком без вывертов вроде „желтого молчания“, ибо нужно писать для серьезного читателя, а не для Комиссаржевской, не для Шварца, предисловие которого ужасно… Но хорошее тоже есть: это неуловимое веяние того, что называется талантом».

«Я думаю, – писал Иван Федорович, – что если бы попробовали себя освободить от стилизованных моно- и желтых молчаний, если бы попробовали написать простым языком… то, что Вы чувствуете и думаете, то могло бы выйти недурно.

Не сердитесь на меня – мне хочется Вам добра. И не верьте, не верьте Комиссаржевским и Шварцам, что нужно моно. Нужна проповедь простая, ясная и потому сильная. Посылаю Вам на память несколько книжек моих. Сердечно жму Вашу руку». И подпись: «Иван Наживин»^[22].

Послание, несомненно, дружеское, и столь же несомненно – от прочного реалиста-традиционалиста. Однако Сорокин всегда отстаивал право художника на свободу и оригинальность, полагал главным услышать и выразить-запечатлеть свое внутреннее. И случайно ли выделил как-то в качестве направления в литературе «антоносорокизм» как «психографию»? Несомненно, он обладал собственной звукописью – ритмикой/музыкой слога, уловив которую только и можно войти, вчитаться в его произведения. Видимо, не случайна зарисовка Вс. Иванова в предисловии к сорокинскому сборнику «Тююн-Боот»: «Невнятным тихим голосом, немного нараспев [А. Сорокин] читал отрывки из повести „Хохот желтого дьявола“. Длинные и гибкие фразы едкими больными кольцами вились по комнате, опутывая сознание»^[23]. И хотя здесь у будущего известного советского писателя присутствуют элементы некоей игры, он и при жизни «короля писателей», и позднее неоднократно отмечал талантливость и своеобразие его творческого дара.

Между тем следующей (после 1912 г.) вехой в писательской судьбе Антона Сорокина стала именно эта повесть, без упоминания которой не обходился ни один, писавший о нем. «Его большая вещь, печатавшаяся накануне и в первые месяцы империалистической войны в одной из омских газет, „Хохот желтого дьявола“, была единственным не только в Сибири, но и в России страстным протестом против этого самоубийства народов, против всей капиталистической системы», – подчеркивал в 1928 г. А. П. Оленич-Гнененко, известный сибирский поэт, литератор и советский политический деятель периода революции – гражданской войны, нэпа. Ему по-своему вторил молодой Л. Мартынов: «О чем… писал Сорокин в своей книжке „Хохот Желтого дьявола“?…о губительной силе золота и о вреде кровопролитных войн, думая вразумить монархов. Монархи не послушались. Война началась, и многие правители полетели вскорости с тронов головой вниз… Кто умнее – монархи или Антон Сорокин?»

В сохранившихся в архиве (если не сымпровизированных) откликах на «Хохот…» можно прочитать. М. Волошин: «„Хохот желтого дьявола“ – что это? Бред сумасшедшего или откровение? Тяжелые грубые мазки – не то титана, не то…» Писатель Вавулин из армии, ноябрь 1914 г.: «„Хохот Желтого дьявола“ – вещь серьезная и глубокая». Члены учебной команды артиллерийского дивизиона, студенты из Томска подчеркивали: «Хотим выразить свое глубокое уважение великому гражданину Сибири Антону Семеновичу Сорокину»^[24]. А сам он, подводя итоги, отмечал: «Я… достиг того, что буржуазные газеты и журналы стали печатать мои произведения, направленные против капитала… против войны. Печатали, потому что так, как я… еще никто не писал… это был крик, это был пафос обличения древних пророков. За год до войны в „Омском вестнике“ я поместил повесть „Хохот Желтого дьявола“, где показал, что война – это „гигантское торговое предприятие… торговля человеческим мясом“, что из капитала