- 1
- 2
- 3
- 4
- . . .
- последняя (13) »
«Я как сейчас вижу перед собой эти знакомые фигуры, вижу и молодого казака в чекмене, в шароварах с лампасами, в неуклюжих сапогах, голенища которых похожи на широкие лопухи, и старика, его отца, униженно упрашивающего «его высокоблагородие» принять представленную на смотр лошадку. А «его высокоблагородие», сытый, полупьяный, подчищенный офицер, не принимает лошади, находя ее или недостаточно подкормленной, или обнаруживая в ней скрытые пороки, известные только ему одному».
(См. проводы Григория Мелехова на службу.)
Речь депутата Крюкова была более чем скандалом. С тех пор некто Ульянов (который Ленин) очень внимательно следит за опасным народником, своим ровесником.
К восьмидесятилетнему юбилею Толстого в № 35 большевистской газеты «Пролетарий» (сентябрь 1908) появилась статья Ленина «Лев Толстой как зеркало русской революции»:
«Большая часть крестьянства плакала и молилась, резонерствовала и мечтала, писала прошения и посылала “ходателей”, – совсем в духе Льва Николаича Толстого! И, как всегда бывает в таких случаях, толстовское воздержание от политики, толстовское отречение от политики, отсутствие интереса к ней и понимания ее, делали то, что за сознательным и революционным пролетариатом шло меньшинство, большинство же было добычей тех беспринципных, холуйских, буржуазных интеллигентов, которые под названием кадетов бегали с собрания трудовиков в переднюю Столыпина, клянчили, торговались, примиряли, обещали примирить, – пока их не выгнали пинком солдатского сапога».
Но еще двумя годами ранее (ох уж этот 1906!) в статье «Обывательщина в революционной среде» Крюков выставлен политиком-пустышкой, чьи усилия по освобождению трудящихся смехотворны. А в 1913 в другой статье («Что делается в народничестве и что делается в деревне?») будущий вождь щедро цитирует крюковский очерк «Без огня». Для него старый священник, герой Крюкова, говорящий о крушении устоев в заветов – «сладенький попик», «сторонник "любви" и враг "ненависти"», выражает «толстовскую», «христианскую» и вообще «глубочайше-реакционную» точку зрения [1] . Но, по сути, Ленин рассматривает Крюкова как новое «зеркало русской революции», хотя от употребления этого ярлыка воздерживается, очевидно, не желая ставить донского автора в один ряд с классиком и тем добавлять очков «неавторитетному политику».
В том же 1913 Крюков и полемизирует с Лениным в романе о казаках, над которым работает с начала 1910-х. Он молчаливо соглашается с отведенной ему ролью нового «зеркала», но показывает, что движитель революции – сами властьимущие, их эгоизм, тупость и бездарность. А еще – ленинские сторонники, марксоидные радикалы вроде Штокмана, не знающие и не понимающие ни казачьего, ни крестьянского русского уклада, но ставящие целью разрушить всю народную жизнь вместе с плохим и хорошим, разрушить всё – до основанья.
Эту крюковскую полемику с Лениным не увидели, ведь роман не был закончен. Меж тем она уже 80 лет на виду, в «Тихом Доне».
Во второй части романа купец Мохов читает июньский томик «Русского Богатства». К нему приходит его сын. И доносит на работника Давыдку.
«Уволенный с мельницы вальцовщик целыми ночами просиживал у Валета в саманной завозчицкой, и тот, посверкивая злыми глазами, говорил:
– Не-е-ет, ша-ли-ишь! Им скоро жилы перережут! На них одной революции мало...» ( ТД: 2, III, 135 ) [2] .
Это концовка главы. А в первых строках следующей появляется «чужой человек» Штокман. Тот, который положит «личинку недовольства », и из нее « через четыре года выпростается из одряхлевших стенок личинки этой крепкий и живущо’й зародыш».
25 октября 1917 минус четыре года и дают конец октября 1913. (Штокман приедет в Татарский 27 октября).
Купец Мохов читает в шестой книжке «Русского Богатства» за 1913 год окончание донских очерков Крюкова, опубликованных под общим названием «В глубине. (Очерки из жизни глухого уголка)». Читает про другого купца, живущего на Дону в нескольких верстах от Мохова и тоже, как и Мохов, ведущего страну прямиком в революцию.
При этом мысли Мохова заняты тем, что же будет с Россией и собственным его делом (в феврале 1917-го искать ответы на эти вопросы он поедет к генералу Листницкому).
Мохов читает про себя, но система зеркал не срабатывает.
За невинную шутку прогоняя Давыдку, он сам и выращивает «живущо’го зародыша».
Чтобы показать это, и понадобилась Крюкову ссылка на «Русское Богатство» с его собственным очерком.
Такой вот вечный спор на родную тему «кто виноват?» Только Крюкову надо, чтоб было, как людям лучше, Ульянову – как хуже. (И что делать – он уже знает.)
На Первую мировую Крюков уходит санитаром.
Его оппонент пока скучает в Швейцарии.
Н а Таганке в «Библиотеке-Фонде Русского зарубежья» просматриваю архив Федора Крюкова и среди черновиков фронтового очерка «Группа Б.» (1916 год) натыкаюсь на странную запись. Сделана она на правой странице извлеченного из «памятной книжки» (по-нашему – записной) двойного листка .
Сама книжка, видимо, утрачена.
При первом взгляде на этот листок может показаться, что запечатленный на нем текст достоин монументальной, хотя и очень скучной маргиналии « нрзб .»: ширина строчных букв едва ли не микроскопическая – около 1 мм, добрая половина букв неотличимы друг от друга. Расшифровать удастся с помощью Наталии Введенской (а в двух случаях помогли тележурналист Виктор Правдюк и филолог из Нальчика Людмила Ворокова):
10 июня. Гуляли в пятом часу. В садике были длинные тени, солнце не пекло, от Невы наносило дымом и желанною свежестью. Уголовный с короткой бородкой, с серым лицом ворошил скошенную траву, – пахло ею, подсыхающей. Одну маленькую копешку склал. А где ворохнет, подымается светящийся пух бузлучков, или одуванчиков, – как сквозистые, мелкие мушки, – кружится, вьется, лезет в лицо. Маленькая бабочка трепещет крылышками и вся сквозит; и всё пахнет сеном и влажностью дождя, – луг,
- 1
- 2
- 3
- 4
- . . .
- последняя (13) »