метнулось длинное чёрное крыло. Большая неведомая мне птица с беспрестанным гортанным криком низко пронеслась над головой. Через несколько секунд она показалась вновь, закружила над взбесившейся рекой.
Я пригляделся и увидел на плывущей обгрызенной льдине большое опрокинутое гнездо. Четыре неуклюжих желторотых птенца с отчаянным писком ковыляли по кромке, тянули к воде длинные неопушенные ещё шеи. Птица спикировала на льдину. Теперь там осталось три птенца. Четвёртого, спасённого, мать бросила буквально к моим ногам. Новый заход. Но было уже поздно. Соседняя льдина, крошась и ломаясь, вдруг вздыбилась и прихлопнула птенцов.
Писк разом оборвался. Но ещё долго слышался удаляющийся материнский крик. Видно, неразумная, свила ты гнездо на прибрежной лиственнице, ледоход срезал ствол, и дети твои упали на плывущую льдину…
Потрясённый увиденным, я взял птенца в руки. Тот довольно больно ущипнул меня за палец изогнутым клювом, попытался вырваться. Глазищи круглые, сердитые, стынет в них лютая ненависть, сразу видно — хищник.
Затем всё произошло так быстро, что я и глазом не успел моргнуть. Нарастающий свист воздуха. Мягкий, но сильный удар крыла по голове. Секундная тяжесть в ладонях.
Когда я сообразил, в чём дело, птенца в руках не было, лишь на тыльной стороне ладони набухала, краснела глубокая царапина, оставленная острыми когтями птицы…
А река, освобождаясь от ледяного панциря, мощно гудела, трещала, скрежетала. И не было для неё преград, и ничто не могло остановить извечную работу весны.
— Силища-то какая!.. — невольно вырвалось у меня.
Проснулись поздно. Поёживаясь от утреннего холода, умылись в ледяном ручье, сели пить чай.
А ледоход, набирая силу, гудел, плескался не переставая. Туманы вышли из берегов, поползли на сопки, и река предстала во всей своей разбойной красе. Возле того и другого берега на льдинах плыли вывороченные с корнем и будто срезанные деревья, большие куски земли, камни. Льдины беспрестанно налезали друг на друга, переламывались, уходили под воду, словно резвящиеся белые медведи. Изредка образовывалось небольшое, расчищенное от льда пространство, и тогда в воду опрокидывалось ярко-синее утреннее небо.
Острый на слух начальник отряда вдруг поднялся с кружкой в руке и долго стоял, прислушиваясь к гулу ледохода.
— Вроде бы кто-то крикнул… Иль послышалось?.. Опять крик!
И мы услышали его. Крик раздавался в верховьях реки, очень походил на человеческий и был полон отчаяния, мольбы. Кто взывал о помощи здесь, в глухой тайге, вдали от селений?.. Охотник, попавший в беду, отбившийся от своего отряда геолог?
Не сговариваясь, мы бросились к реке. Кто-то забежал в палатку, на всякий случай захватил верёвку.
Крик приближался. Он не утихал ни на секунду. Так не мог кричать человек.
Вскоре вдалеке показался тёмный предмет, плывущий на льдине посреди реки. Предмет метался из стороны в сторону. Постепенно обозначилось длинное толстое туловище, сытый загривок, мощные рога. Это был матёрый сохатый.
Когда большая льдина, по которой он метался, проплывала мимо нас, лось заметил людей и перестал кричать. Зверина подошла к кромке льдины, замерла, глядя на нас. И здесь случилось непоправимое: противоположная сторона льдины начала подниматься, а кромка, возле которой стоял сохатый, напротив, уходить под воду. Ему бы быстро перейти на другую сторону… Но он замешкался, разглядывая людей. Льдина вздыбилась, и лось тяжело ухнул в воду. Длинная морда на мгновение исчезла, затем вынырнула, плотно зажатая льдом. Она быстро удалялась. Мы побежали вдоль берега.
— Неужели утонет?!
— Похоже на то…
— Как же он в такую ловушку угодил?..
— Очень просто. Решил по льдинам реку перейти, а на стремнине его понесло.
— Подобных случаев сколько угодно. И не только с лосями.
Голова зверя то исчезала, то вновь появлялась.
В полверсте от стоянки отряда Вилюй круто разворачивался. Течение начало прибивать лося к берегу.
— Из сил выбивается…
— Сейчас потонет!
— Дайте-ка верёвку. — Последнюю фразу сказал начальник отряда. Он живо обвязал себя верёвкой вокруг пояса. — Разматывайте. Только постепенно.
Я потихоньку отпускал верёвку. Начальник отряда запрыгал с льдины на льдину, продвигаясь к пленённому зверю. До него было метров пятнадцать. Где-то на середине пути льдина под тяжестью человека переломилась надвое, но начальник отряда успел перескочить на соседнюю, зачерпнув полную бахилину ледяной воды. Наконец он возле зверя. Белки глаз животного налились кровью, казалось, они вот-вот выкатятся из орбит. Балансируя, начальник отряда распустил верёвку, сделал петлю-удавку и накинул её на мощное разветвление рогов. Обратно ему пробираться было легче — он держался за натянутую верёвку.
Я не помнил, сколько времени прошло, пока сохатого подтянули к берегу. Час, два ли часа. Обессиленный, он с трудом выполз на берег и тотчас завалился на бок.
— Не подходить! — крикнул нам начальник отряда. — Может копытом садануть!
Не рискуя вплотную приблизиться к животному и снять с рогов верёвку, начальник отряда метра за три до зверя обрезал её. Поспешно отошёл подальше, стал наблюдать.
Через некоторое время огромная туша пришла в движение. Сохатый поднимался долго. Но вот он на ногах. Повернул голову, глядя на нас. Затем поспешно пошёл в противоположную сторону, сильно припадая на левую переднюю ногу и не пытаясь сбросить с рогов обрывок верёвки.
— Иди, милок, иди, — как человеку, сказал зверине начальник отряда. — Знать, долго тебе жить, коль от такой страшной смерти увильнул…